Холсты - [11]

Гой еси!

Самозванцы на Руси, —

эка невидаль,

Вот как крикнем, «гой еси», —

как и не было!

Но кричи, иль не кричи,

не докличешься,

Ты уж лучше промолчи,

не скопытишься!

Игу скоро сотня лет

окаянному,

Воли не было и нет.

Осиянному

Все зеленому рублю

поклоняются,

Под невенчана царя

прогибаются.

И живет моя страна

не работою,

А одною воровскою

заботою,

Как халявы раздобыть,

рюмку выкушать,

Про нечистые дела

байку выслушать.

И растет себе травой

семя вольное,

Не с славянскою душой,

а разбойное.

«Гой еси»!

И только эхо ответствует,

Да падение народа

приветствует.

И до боли, до крика

так горестно,

Что самой перед собою

мне совестно.

Если выйду я одна

в поле воином,

Остальные ведь сожрут

меня поедом.

Но проезжей для души

нет дороженьки,

Не бывать мне сиротою

у Боженьки:

Там, за мною, встали

предки ушедшие,

Своим подвигом

зарею взошедшие.

Им смотреть на нас

противно и пакостно,

Как Россию

разбазарили радостно!

Самодуровка

На площади открылся филиал

Деревни Самодуровка, ребята!

Там Минину Пожарский простонал,

Как Русь теперь талантами богата.

Они и на коньках и на броне,

Они с мячом футбольным и в полёте…

Какое же ещё в такой стране

Вы примененье площади найдёте?

У нас тут и хоронят и крадут,

Толкают речи и поют концерты,

А балаганом правит главный шут,

Чья память и доселе не истерта.

Он затаился в недрах, в толще стен,

Пустой каркас его врачуют втуне.

Распаду тканей этот хладный тлен

Сопротивляется. А накануне

Смотрел он на парад и комильфо,

Что на траве искусственной резвилось,

Как время, словно древний омофор,

Под ноги в бутсах с мячиком стелилось.

И смех и грех. Погост и сельсовет,

И храм, и срам, и самолёт по средам…

Так веселимся, просто сладу нет,

Встав задом, будто к лесу, к своим бедам.

И князь и мещанин устали вдрызг

От грохота, от суеты и дыма, —

На лобном месте крик, кривлянье, визг,

И членовозы пролетают мимо…

История — раздумий ипостась,

Забыть её, — остаться в чистом поле…

Вам страшно, Минин? Вы, Пожарский-князь,

Не плачете о страшной Русской доле?

А в Самодуровке вьёт карусель

Свои круги быстрее и быстрее…

И некуда нам убежать отсель,

Где лишь нажива смысл и вес имеет.

Усмиряю себя

Усмиряю себя не плетью,

Усмиряю себя вином.

Говорить хочу, только ЭТИ

Не пускают, — молчи с Христом!

Обтекай хоть кровавым потом,

До тебя нам и дела нет.

У поэтов одна работа —

За пилатов держать ответ.

У поэтов кресты из боли,

А лекарство — земля сыра…

Только я всех счастливей что ли, —

Снова в пыточной до утра.

Снова светит срамно и жёлто

Половинка сенной луны,

Да душа моя плачет тонко,

Так, что всхлипы её слышны.

Уроборосом время гложет

Свой короткий шершавый хвост

И меня приглашает тоже

Погулять от земли до звёзд.

Ну, а я оболочкой бренной

До преступного дорожу,

Кубок жизни кроваво-пенный

Я руками двумя держу!

И пускай не идти мне в ногу

С оголтелым концом эпох,

Я сама разгляжу дорогу,

Где был клят и бичёван Бог.

Кремль

Кремль, акрополь, средостенье,

Червем траченный орех,

Кровью плаченое бденье,

Горький, небывалый смех.

Сколько разных самозванцев

Узнавал твой гордый неф,

Скоморохов и урванцев,

И плебеек — королев!

И, овеянный веками,

И, разбухший от измен,

Возвышаешься над нами

В окруженье красных стен,

Переживший и тиранов,

И народ свой на лета,

Собирающий баранов

В зачумлённые врата.

Палестинские напевы

Видишь, едет по земле

танк,

Траки-гусеницы мнут

цвет.

Ты попробуй, на пути

встань,

Вот ты был, а вот тебя

нет.

В том краю лежит большой

крест,

На котором был распят

Бог,

Сам он родом был из тех

мест,

Над которыми висит

рок.

Вот снаряд, он остриём

в цель

Попадает, как игла

в мозг,

И течёт развалин вниз

сель,

И становится пейзаж

прост.

Здесь оливами цветёт

даль,

Но стеною встанет плач

здесь,

Оттого, что пропоёт

сталь

Не благую — смертную

весть.

Смотрит Бог с небес на нас —

вниз,

И туманится его

взор…

Человечеству милей

криз,

Чем без ругани живой

спор.

Снова краской потечёт

кровь,

И безумие взметнёт

крик,

И телам откроет зев

ров,

Вечность чью-то превратив

в миг.

Осипу Эмильевичу

«…Когда-нибудь в столице шалой,

На скифском празднике, на берегах Невы

При звуках омерзительного бала

Сорвут платок с прекрасной головы…»

Осип Мандельштам («Кассандре»)

Одышливо ворочается полночь

Среди гранитных плит и мостовых,

Светила к ней не долетает помощь,

Лишь гарь и морось забивают дых.

А лунный диск, туманный и неяркий,

В зыбучих утопает облаках,

И фонари — железные огарки

Желтушно тлеют, да огни в домах

Как маяки неспящего сиротства

Взывают молча к сырости ночной,

И давнее ведут противоборство

С её забвеньем и тягучей мглой.

И, кажется, уже прошли все сроки,

Но тянется и тянется печаль,

И век грядёт неумный и жестокий,

В нутре своём вынашивая сталь

Литых сердец, врачующих любовью

К звериным тяжким запахам. Увы,

Холодной, рыбьей он окрасит кровью

Платок Кассандры с вещей головы.

Память сердца

Мой прадед с Соловков бежал когда-то

Неведомыми снежными путями.

Видать, крепки орловские ребята,

Обветренные ссыльными ветрами.

Фамилия Шухтин, а звать Василий,

Васильевной была моя бабуля…

Тогда людей-то, как траву, косили

В открытую. На всех хватало пули.

Теперь не так. Есть выбор между ****ством

И честью робкой с мелкими шажками,

Разбойным, неприкрытым тунеядством

И болью сердца, — выбирайте сами.

Героев нет с генетикой героев,

Потомки есть воров и изуверов.

А на Руси всегда полно изгоев