Холодный ветер в августе - [45]

После того, как Джули уехал, Айрис и Вито в молчании поднялись на лифте. Протянув ему ключ от своей квартиры, Айрис опустив голову, тихо прошла за Вито в темную комнату. Он не включил свет, а просто уронил сумку с полотенцами и всякими пляжными принадлежностями и обнял ее. Она прижалась к еще щеке горячим лицом. Полоска света, просочившегося сквозь венецианские шторы, упала на ее горло, как шрам.

— Я так устала, дорогой, — прошептала она, — я так устала.

Он расстегнул молнию и стал стягивать с нее платье. Покорно, безропотно она подняла руки и позволила ему снять платье. Под платьем ничего не было.

— Дорогой, — прошептала она, — не сейчас, пожалуйста. Я так устала. Я не хочу. Я правда не хочу…

Он подтолкнул ее к дивану и осторожно уложил, а потом начал неистово ласкать.

Быстро и жадно он прикасался руками и губами к наиболее чувствительным уголкам ее тела, чувствуя ее протестующие руки на своих плечах и все же двигаясь так быстро, так беспорядочно, что она никак не могла остановить его. Наконец ощутил, что ее руки ослабли. Она начала слабо постанывать. Упрямое безрассудство охватило его, и он наклонился, несмотря на ее вялые протесты, чтобы овладеть ею таким способом, которого он никогда не желал. Раньше это никогда не приходило ему в голову.

— О нет! Дорогой! — вскрикнула она в легкой тревоге. Но он только сжал ее еще крепче, еще решительнее.

— О, Вито, Вито, — произнесла она, и в ее голосе зазвучало смятение. Но поскольку он продолжал, непреклонный, она начала тянуть его за волосы, а ее голос стал хриплым.

— О, нет, да, — шептала она, — твое лицо. Я хочу… нет… Я не должна. Ты не должен, о, твое лицо, твое лицо, милое, красивое лицо…

После этого они долго молча лежали прижавшись друг к другу. Айрис вздрогнула и потерлась лицом о его шею. Он почувствовал влажность ее кожи.

— Почему ты плачешь? — спросил он. — Что случилось?

— Я замерзла.

— Сейчас я тебя чем-нибудь укрою. Это загар.

— Уже поздно, тебе лучше пойти.

— Еще только сколько? Девять… Девять тридцать.

— Вито, пожалуйста, иди. Пожалуйста, иди домой. — Она начала горестно всхлипывать. Закрыла лицо ладонями и подтянула колени к животу. Все ее тело сотрясалось от рыданий.

— О, — сказал он, беспомощно повторив это «о» из серии длинных, рыдающих «о». — Скажи мне, в чем дело. Правда, я не знаю, скажи мне, пожалуйста, милая. — Он попытался оторвать ладони от ее лица, но ее запястья как будто окаменели.

— Все будет нормально, — произнесла она, заикаясь, — просто, пожалуйста, оставь меня одну. Я не сделаю ничего ужасного. Пожалуйста, просто оставь меня одну.

— Ничего ужасного! Что ты… — Его оглушила одна мысль. Он боялся понять, что она имеет в виду. — Айрис, ради Бога, что ты говоришь? — умолял он.

Неимоверным усилием она задержала дыхание, чтобы унять рыдания. Потом очень широко открыла рот, проталкивая застревающие в горле слова:

— Со мной все будет хорошо. Я тебе обещаю. Просто слишком много солнца, и у меня болит голова. Пожалуйста, иди к отцу. Он будет волноваться. Я хочу лечь.

— Хорошо, — прошептал он. Ее состояние отрезвило и испугало его. Казалось, что оно связано с ним, но он не мог понять, как. — Это потому, что… — Он замолк. — Ты не хотела, чтобы я, ну, ты понимаешь. Я имею виду, когда я целовал тебя, ты…

Она вновь начала всхлипывать.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала она, и на этот раз ее голос был таким несчастным, таким полным отчаяния, что он почувствовал, как его сердце сжалось от жалости.

— Ладно, дорогая, — прошептал он, — я иду. — Он поцеловал ее в волосы, а затем пошел в ванную, принес халат и заботливо укрыл ее.

— Тебе нужно что-нибудь еще? — спросил он.

Она покачала головой.

— Я позвоню тебе утром. Хорошо?

Она не двигалась.

— Хорошо? — повторил он.

Она кивнула. Он вышел и закрыл дверь.

Вместо того, чтобы пойти прямо к себе домой, Вито отправился в переулок и закурил сигарету. Он хотел сесть, но сесть было некуда. Скрутив полотенце и плавки в тугой комок, он подложил его под зад и присел на корточки у высокой бетонной стены.

Неожиданно к нему пришла мысль. Что бы ни вызвало у Айрис такой приступ отчаяния — а он не знал, что именно — он все равно был в ответе за это. Слабая улыбка появилась у него на губах, потому что он ощутил свою мощь, свое превосходство. И сразу же осудил себя за эту улыбку, даже вытер губы тыльной стороной ладони, чтобы стереть символ этой мысли.

Это не мог быть тот способ, которым он занимался с ней любовью на этот раз. Нет, потому что она сама делала так все время — или пыталась. И — кроме того, напомнил он себе, ей понравилось это, она хотела его, она сказала — он вспомнил ее страстное согласие. И она крепко обнимала его.

Это было что-то другое. Теперь он больше не улыбался. Воспоминание о ее печали было слишком мучительным. Оно наполнило его любовью и желанием быть нежным, защитить ее, успокоить ее. Бедная девочка, подумал он, бедная девочка.

Но почему? Он был потрясен и озадачен. Он чувствовал отупение. Проведенный на свежем воздухе длинный день крайне утомил его.

Зевая, с одеревеневшей спиной, глубоко засунув руки в карманы хлопчатобумажных брюк и с влажным полотенцем, свисавшим с руки, он вошел в квартиру. Отец читал.