Холодный апрель - [79]

Если бы да кабы!..

Он пошел назад к оружейной лавке, но та оказалась запертой. Разнокалиберные пистолеты и револьверы лежали в витрине, и странно было видеть боевое оружие столь доступным, никем не охраняемым. Стоя у витрины, Александр вспомнил группку вызывающе одетых юнцов, за которыми шел до этой оружейной лавки и о которых тут начисто забыл. И подумал, что, может, не случайно они шли сюда. Эти юнцы, и оружие в витрине, и рассуждающий господинчик с сигаретой, — соединение всего этого показалось ему знаменательно зловещим. Из таких вот оболтусов, воображающих о себе невесть что, готовых протестовать во имя голого протеста, рассуждающие господинчики запросто вылепят новых громил-чернорубашечников. И с невероятной ощутимостью вдруг представилось Александру бесформенное, безликое существо, поминутно изрыгающее из своего грязного чрева разного рода панков, поп-эстрадников, сексбитников, авантюристов-авангардистов, модернистов всех мастей, чтобы заполонили мир, обесчеловечили, чтобы всех превратили в таких же штампованных роботов, безмозглых и бесчувственных исполнителей чужой воли. Страшно!

Он мотнул головой и огляделся. Никто на него не обращал внимания. Проходили мимо пожилые и молодые немцы и немки, как ему показалось, равнодушные ко всему. Словно все они были так заняты собой, что и видели, ничего не видя, и слышали не слыша. Страшно! Пустота грядет в этом мире, пустота! Люди опустошаются мелочным, необязательным, нечеловеческим.

Он вышел на Кёнигштрассе, и холод прошел у него меж лопаток: еще недавно такая оживленная центральная улица была совершенно пуста. Ни бродячих циркачей, музыкантов, певцов, художников, ни зевак и покупателей, — никого. Не вдруг понял он причину: уже третий час и все магазины закрыты. Только вдали, где Кёнигштрассе выходила на площадь, мельтешили толпы: видно, туда, на площадь, стекался весь люд после закрытия магазинов. И за белыми столиками, где еще недавно было так много любителей пива, теперь сидел лишь один-единственный сгорбившийся человек в толстом свитере. Александр сел на тяжелый стул с белой плетеной спинкой, вытянул ноги и закрыл глаза, приходя в себя.

— Битте? — услышал вкрадчивый голос.

Официант стоял возле него, неизвестно откуда взявшийся, словно материализовавшийся из пустоты.

— Пиво, пожалуйста, — попросил Александр.

Официант исчез. Александр снова закрыл глаза, но через минуту услышал другой голос, хрипловатый, игривый:

— Простите, здесь свободно?

Не открывая глаз, он хотел сказать, что тут везде свободно, но все же взглянул на спрашивавшего и увидел пастора Штайнерта.

— Я знал, что мы с вами еще встретимся, — радостно сказал пастор, усаживаясь рядом.

— Знали?

— Чувствовал. И я рад.

— Я тоже.

А что было еще говорить?

— Все возвращается на круги своя! — глубокомысленно изрек пастор, и Александр вздрогнул, так резанула эта фраза похожестью на его раздумья.

— И вражда тоже? — спросил он.

— «Не враждуй на брата твоего в сердце твоем… не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя». Так сказал Господь. Для Господа все народы — единая семья, единый братский союз, и война между ними является братоубийством.

Пиво, принесенное официантом, было холодным. Александр пил его маленькими глотками и думал о словах пастора. Его бы туда, в оружейную лавку, с этими словами. Впрочем, хороших весомых слов произносится очень много, а судьбы мира всегда определялись весомостью кошельков.

— Война — братоубийство, преступление! Хорошо звучит. Но нужно и возмездие.

— Было, есть и будет, — быстро заговорил пастор, обрадованный тем, что втянул-таки собеседника в богословский разговор. — «Не стало милосердных на земле, нет праведных между людьми; все строят ковы, чтобы проливать кровь; каждый ставит брату своему сеть». Так?

— Увы.

— Так повели себя иудеи, и Господь наказал их. «Вы не послушались Меня в том, чтобы каждый объявил свободу брату своему и ближнему своему, за то Я… объявляю вам свободу подвергнуться мечу, моровой язве и голоду и отдам вас на озлобление во все царства земли».

— Рассеяние? — спросил Александр.

— Да, и Господь воздал иудеям, рассеял их среди других народов.

— Это называется — удружил. Вместо того чтобы помочь людям избавиться от пороков, он рассеял их.

Теперь задумался пастор, но ненадолго.

— Бога не судят, бога стараются понять.

— Вот я и стараюсь понять.

— Многим на это не хватает всей жизни.

— Значит, безнадежно?

Его совсем не интересовали умозрительные богословские ответы, и если спрашивал, то лишь потому, что не молчать же, когда сидишь с человеком за одним столом. Он потягивал пиво из высокого стакана и поверх его оглядывал улицу, пугающе пустынную, словно бы поблекшую без людей.

— Почему же безнадежно? Для сокращения пути к богу существуют пастыри.

— Проводники, значит? — И подумал: «Это еще ничего, а то ведь прямо «наследники бога на земле».

— Проводники, — подтвердил пастор. — Ныне задача всех религиозных общин и организаций — возжечь надежду и помочь людям бороться с уходом от действительности перед лицом технических, политических, экономических и военных сил, содействующих гонке вооружений…