Холодный апрель - [6]

Эта самая Саския, Александр по глазам видел, уже горела желанием взять инициативу в беседе в свои руки, но в этот момент Луизу будто кто подтолкнул, вскочила, бросила сумочку на стул, заизвинялась, давая понять, что ей надо отлучиться, и ушла, утащив за собой Саскию. Переводчица побежала было за ними, но скоро вернулась, улыбнулась виновато и сказала, что женщины есть женщины, кто бы они ни были, им надо немного пошептаться по своим женским делам.

Шептались они довольно долго. Нелька себе чуть шею не свернула, все оглядывалась, а они, Александр и Борис, ели молча, думая каждый о своем, разглядывали золотую лепнину на потолке. Когда немки пришли, по их заговорщическим лицам видно было, что они-таки дошептались до чего-то. Саскию словно пришибли, она после того шептания все больше молчала, только смотрела на Александра как-то по-особому, словно жалела его. А Луиза, как села, сразу повела разговор о Волге. «Ах, Волга, всю жизнь мечтала увидеть великую русскую реку Волгу!»

— Я родился на Волге, — сказал Александр. — В Костроме.

Его признание вызвало новую волну восторгов, восклицаний. А потом Луиза заявила, что она хотела бы, она очень просит, чтобы Александр, именно Александр, показал им Кострому.

— С удовольствием, — не задумываясь сказал он.

Сказал и испугался. Язык — это ведь не только смысл слов, а и многое-многое другое, чему и названия-то нет. В его «с удовольствием» было больше иронии, так сказал бы приятелю, предложившему лететь, скажем, на Луну. Чтобы понимать это «многое», надо жизнь вместе прожить. Где уж было немке разобраться во всех интонациях! И она поняла, как и должна была понять иностранка, — прямо.

— Можно завтра? Хорошо? — сказала она.

Растерявшись, Александр начал мычать что-то насчет «может быть» да «надо посмотреть». Но было уже поздно. Переводчица сказала, что разрешение на поездку она постарается получить, надо только оплатить машину.

— О, мы заплатим! — сразу воскликнула Луиза.

Александр подумал: чего не съездить при такой оказии? И сказал, что сам собирался навестить мать.

— Там живет ваша мама? — заволновалась Луиза, вперив в него свои казавшиеся выпуклыми за очками глаза.

— Да, отец погиб в войну, а мама живет все там же.

— О, погиб в войну! — закатила она глаза и посмотрела на Саскию. Та сидела опустив голову и чему-то улыбалась краешками губ.

Ему подумалось, что она улыбается мечтательно и что это связано с ним. От этой его мимолетной думы растеклось в груди теплое и щекотное, похожее на то, что уже было с ним когда-то. И он подумал вовсе без беспокойства, скорее весело: «Не влюбиться бы».

Во время этого разговора и Борис, и Нелька, не понимая ни слова, но, как видно, все же догадываясь, что совершается нечто важное, смотрели на него глазами, полными муки и нетерпения.

— О чем договорились? — не утерпел Борис.

— Потом расскажу… — сухо ответил он. И добавил усмехнувшись: — Не одному тебе занавески вешают.

Оживленно беседующей толпой они покинули ресторан, вышли на всегда людную и шумную площадь у магазина «Детский мир». Александр взял Луизу под руку и галантно перевел через площадь. Хотел освободиться, но не тут-то было: Луиза цепко держала его. Пришлось вести дальше через подземный переход, мимо «Метрополя» до входа в метро «Площадь Революции», откуда немки и переводчица собирались ехать до Смоленской площади, где они жили в гостинице «Белград». И все это время Луиза говорила почти непрерывно, хвалила Москву, хвалила его, Александра, и всех русских оптом.

Лишь в широком вестибюле метро ему удалось освободиться. Улучив момент, он шепнул переводчице, кивнув на Луизу:

— Она не того?..

Та пожала плечами.

— Не обращайте внимания. Она вообще не в меру восторженная. Такая уж, должно быть. — И добавила огорченно: — Машину велела отпустить: непременно ей на общественном транспорте нужно. Причуда…

А Саския все улыбалась и загадочно молчала. А Борис все позевывал: он не умел долго слушать, он любил, чтобы слушали его. А Нелька все глазела на серебристую курточку и лишь время от времени поднимала глаза на своего па, в которых читался недоуменный вопрос о непонятном оживлении пожилой немки, вопрос безответный и для него самого.

Переводчица пообещала позвонить в тот же вечер, но позвонила лишь утром, когда он совсем уж перестал думать о Саскии. То есть не перестал, а вспоминал со сладкой печалью и сожалением, как о промелькнувшей и навсегда исчезнувшей радости.

— Возникли небольшие затруднения, — сказала переводчица. — Но если вы не возражаете, поездка может состояться завтра.

Договорились о раннем часе, когда он должен был быть на Смоленской площади. Но тут вдруг взбеленилась жена: «Чего это ты бросишь все дела и поедешь неизвестно с кем?» Он спорил с женой, а сам думал: в самом деле, чего это он? Но не идти же на попятную, не позориться же перед заграницей?..

Если бы он знал, какой поток забот вызовет эта поездка! Но каждый очередной шаг казался небольшим, каждая очередная забота незначительной, каждая трудность легко преодолимой. Каждая в отдельности. Но теперь, оглядываясь, он поражался себе: как его хватило? Может, и не хватило бы, да все звучала в нем словно бы ласковая музыка всякий раз, когда думал о Саскии. Может, она-то, эта музыка в душе, и помогла в долгих хлопотах, через которые пришлось пройти на пути к этому поезду, уносящему теперь его через заснеженные просторы Польши все дальше на запад…