Холодный апрель - [18]

Александр перевалился на другой бок в своем глубоком кресле и усмехнулся, поняв, что его куда-то не туда занесло.

Хозяева-декламаторы все читали свои бесконечные цитаты, и гости с тем же интересом слушали их.

…Кочевники! Не они ли первопричина? Киевская Русь не рассматривалась азиатской страной: русские торговали и женихались с европейцами на равных. Хотя и тогда Русь испытывала постоянное давление кочевой степи. Волею исторических судеб стоявшая на порубежье между двумя формами хозяйствования, она должна была стать щитом земледельческой Европы. А у пахаря-воина психология иная, чем просто у пахаря. Степняки не миловали, а унижали хуже смерти. Им ничто не было дорого, ни твой дом, ни твои города. Для кочевника богатство не то, что в городе, а что в его кибитке. Открытая на все четыре стороны степь — его идеал, с этим идеалом он приходил на русские земли, не задумываясь над тем, что сохраненный город, живые его жители могут дать больше богатства, чем мертвые. Земля велика, считал кочевник, и можно сжигать, стравливать, вытаптывать все, поскольку завтра — откочевка на другое место, невытоптанное, нестравленное. Он не только не хотел, но и не мог понять земледельца, вынужденного терпеливо пахать, сеять, ждать, когда взойдет урожай, откладывать добро на зиму, на другой год. Психология земледельца вела к стабильности крепких селений и городов. Так было в Европе, так было и на Руси. Но если в Европе люди жили относительно спокойно, ссорясь только по мелочам с соседями, такими же как они сами, то Руси приходилось существовать на грани жизни и смерти. Чуждый мир бился о монолиты городских стен, часто сметал их, и у жителей не укреплялась уверенность, что содеянное может стоять вечно. Разорялись селения, сжигались хлеба, и руссам вновь и вновь приходилось начинать сначала. Не отсюда ли черты нашего характера — торопливость, готовность недоделывать, некоторая небрежность, вера в «авось»?

А они, немцы, обживались, прикрытые нами от степи, и вырабатывали свои хваленые благодушие и довольство, умение дорожить всем созданным, уверенность, что положенный сегодня камень завтра непременно послужит опорой для другого камня…

Александр сидел, усыпляемый монотонностью чтения, смотрел на умиление, написанное на лицах, удивлялся терпеливой благожелательности в каждом из этих людей и завидовал их исторической судьбе. У каждого народа своя судьба, и сетовать тут вроде бы не на что, но думалось, что ведь это все-таки благодаря нам они такие хорошие… Но ведь и мы не разучились понимать, что в них, немцах, хорошо, а что плохо. И может быть, сохраненное ими хорошее есть и наше благо?..

Он снова потянулся к бокалу: чего только не лезет в голову в полудреме под монотонное чтение! Поднял глаза, и Катрин, словно почувствовав это, посмотрела на него. И неожиданно улыбнулась. Улыбка у нее была открытая, зовущая…

И тут он разобрал, что такое читала Биргит. «Лореляй» Гейне. Лореляй! С этим стихотворением у него было связано нечто интимное. Когда-то, давным-давно, он даже переводил его. Специально для одного человека с пышной косой и строгими глазами. Переводил и видел себя рыбаком из этой легенды, который мчится на своем челноке через опасные воды, не сводя глаз с Лореляй, сидящей на горе и расчесывающей золотым гребнем свои драгоценные волосы. Забылась та история, и перевод тоже забылся. А вот теперь вспомнился. Не весь, а лишь приписанный от себя конец, холодный и назидательный:

Я знаю, беде навстречу

Плыть суждено и мне.

Пожалуй, и я не замечу

Подводных черных камней!..

IV

— Александр Сергеич, пора вставать!

— Я уже встал! — крикнул он, высунувшись из-под перины.

Бог знает, чего это Луиза величала его, когда будила. Так все — «Александр, Александр!». А утром с каким-то особым значением — по отчеству.

В комнате было холодно: вчера забыл прогреть батарею на ночь. Вставать не хотелось. Он посмотрел на часы и выругался: черт бы побрал Луизину педантичность! После вчерашнего полагается поспать всласть. Но у нее, видите ли, программа. Для этого он, что ли, сюда ехал, чтобы за кем-то ходить хвостом?!

Поднялся, передернулся от озноба. Помахал руками, но заниматься физзарядкой не хотелось. Хотелось пить. Открыл было кран, да передумал: столько пишут о загрязнениях рек в Западной Европе. Подумал: неплохо бы принести да поставить под кровать пару бутылок пива. О немецком пиве он наслышан был еще в Москве, знал, что пьют тут много. Мировой рекорд по потреблению пива принадлежит именно ФРГ — 150 литров на душу населения в год. Друзья, провожая, мечтательно говорили: пива там попьешь немецкого! А он еще и не пробовал.

— Александр Сергеич, завтракать!

Он торопливо начал бриться, ополоснул лицо холодной водой, надел свитер, чтобы не возиться с галстуком, удовлетворенно посмотрелся в зеркало: синий свитер с его синим костюмом смотрелся тоже неплохо.

Когда вышел на кухню, первое, что увидел, — большую бутылку минеральной воды на столе. Не утерпел, попросил разрешения попить.

— Конечно! — радостно пропела Луиза. — Пожалуйста! Берите все, что надо, чувствуйте себя, как дома.

— Дома я сегодня спал бы до двенадцати, — сказал он.