Холодный апрель - [12]

Такой горячей встречи Александр не ожидал, и, расслабившийся, отогревшийся то ли от того, что в машине было тепло, то ли от этой сердечности, он сидел, отвалившись на заднем сиденье, и мечтал о том, что вот так же встретит его и Саския.

Улицы были уже прозрачны от сумерек, но фонари все горели, и бесконечные ряды витрин светились пестрым разноцветьем. Витрины привлекали внимание, и Александр то и дело оглядывался, стараясь рассмотреть, что там на них. И почти в каждой было нечто нужное ему. И уже теперь, в свои первые часы, Александр ощутил смутное неудовольствие от того, что сувениров тут так много, а денег у него так мало. Вспомнил, как жена и дочь составляли для него длинные списки желаемых вещей с указанием размеров, ростов, даже сантиметров. «Денег-то у меня и на десятую часть этого списка не хватит», — возмущался Александр. «Ничего, сколько хватит, — успокаивали его. — Это чтобы ты знал и не покупал ненужного». Ненужным, надо полагать, было то, что хотел бы купить он сам для себя и для многочисленных друзей своих. Каждый, напутствуя, считал нужным напомнить: «Ты уж привези чего-нибудь на память». Он всем обещал. Но, когда получил в банке обменные небольшие свои марки, призадумался: как их делить? А в поезде, наслушавшись наставлений от толстой соседки по купе, которой все за границей казалось страшно дорогим, он и вовсе приуныл. Теперь ему все товары казались доступными, но все возвращалась мысль о крайней скудности кошелька. И если Луиза и Саския, как обещали, не возьмут его на полный пансион, то останется сходить только в «Bierhalle», или, по-русски, в пивную и скоренько ехать домой. Благо билет на обратную дорогу лежал в кармане, купленный еще в Москве на русские рубли. Правда, частично занятые у Бориса. Но дома-то он — дома…

— Вы не слушаете? — спросила Луиза, до этого что-то говорившая ему. И тут же начала его оправдывать: — Устали, конечно, ночь бессонная. Ну да сейчас немного поспите. А там за дела, за дела.

Он удивился: никакими делами заниматься тут не собирается. Решил, что она это просто так сказала, к слову.

Уле ловко ввел машину в узкий переулок и остановился возле трехэтажного кирпичного дома.

— Вот, узнаете? Я вам фотографию этого дома показывала.

Он промычал что-то неопределенное, поскольку совершенно не помнил никакой фотографии.

Кнауэры, Луиза и Ульрих, вдвоем занимали весь второй этаж, то есть первый, как считают немцы. Большой холл, средний, без окон был ярко освещен. Посередине стол под белой скатертью, а в стенах во все четыре стороны — двери. И надпись в простенке между дверями, сделанная красивой готической вязью: «Streben ist Leben»[8].

Скинув пальто, Луиза тут же начала показывать ему дом.

— Вот кухня, здесь туалет, рядом ванная, вот дверь в комнату Уле, правее моя комната, там дальше, днем обязательно посмотрите, — еще одна комната, мой зимний сад, вот это — гостиная…

В гостиной во всю стену был шкаф с книгами, и Александр сразу принялся рассматривать их. Были здесь в основном альбомы с видами разных стран, в том числе и Советского Союза.

— Потом все посмотрите. Вы сможете заходить сюда, когда захотите, — потащила его дальше Луиза. — А вот эта комната будет ваша…

Первой мыслью было, что комната эта Саскии, которая пока почему-то отсутствует. Но осмотревшись, он понял: ничего женского в комнате нет, ни того порядка, ни пузыречков, которые неизменно отличают женское жилье, хотя бы и кратковременное. Здесь, скорее, жил мужчина, так было все вокруг по-спартански просто: кровать, шкаф, умывальник с мылом и помазком и почему-то сундук, старый, с тяжелой плоской крышкой.

— Эта комната для гостей, — поспешила заверить его Луиза. И по тому, как поспешно сказала, словно боясь, что он подумает другое, Александр понял: это неправда. Тут кто-то жил, и, похоже, совсем недавно.

— Хорошая комната, спасибо.

— Через час будем завтракать, — напомнила она и упорхнула легко, как молодая, осторожно притворив за собой дверь.

Он не придал значения ее словам, думал: где час, там и другой. Спать не хотелось, и Александр открыл окно, выглянул на улицу. Было уже светло, на улице, совершенно пустынной, без единого человека, висел легкий туман. Дома стояли плотно один возле другого, небольшие дома, в один-два этажа. Перед каждым — невысокий заборчик, по пояс, калиточка, от калиточки — чистая дорожка к крыльцу, а между домом и забором — лужок или небольшой цветник, аккуратный, ухоженный. И так везде, ни свалок под окнами, ни сложенного стройматериала про запас. Чисто. И улица чиста, хоть глядись в лоснящуюся брусчатку. И машины, двумя сплошными рядами стоявшие вдоль обоих тротуаров, блестели разноцветьем выгнутых спин. Словно на них и не ездит никто, словно вся эта улица не что иное, как выставка, устроенная специально для того, чтобы Александр полюбовался ею из окна.

«Напустил холоду!» — обругал он себя и закрыл окно. Прошелся по мягкому паласу, вспомнив вдруг, что ведь во всем доме — сплошные паласы, нигде нет открытого пола. Но тут же и подумал: палас-то, наверное, дешевле паркета будет, того самого дубового, букового или иного, какой почти во всяком московском доме.