Холодный апрель - [10]

Стараясь не суетиться, Александр вытащил свои вещи на платформу, огляделся. Было пустынно и холодно. Из всего поезда кроме него да пассажира из соседнего купе вышла одна-единственная женщина. Пассажира быстро увел такой же щеголеватый господин. Женщину тоже встречали. Поцелуи, сбивчивые немецкие восклицания, и оживленная группа исчезла в тоннеле, ведущем куда-то вниз. Там, внизу, это даже издали было видно, горел яркий свет, и он решил идти туда же, вниз. Тем более что еще в Москве один знающий человек рассказывал ему, что, залов ожидания на немецких вокзалах нет, так что негде даже присесть, и что одно-единственное место, куда можно приткнуться, — это «Bahnhofmission» — небольшое подобие кафе, которое содержит некая миссионерская организация. Там можно подремать за столиком, можно выпить кофе, спросить о поездах на Ольденбург и вообще получить нужную справку. Это «Bahnhofmission» было для него как заветный островок для птицы, совершающей перелет через океан.

Поезд ушел, и он остался один на платформе. Горели витрины закрытых киосков, пестрели рядами бутылок и банок. Александр принялся читать вывески, чтобы хоть как-то разобраться, и тут увидел приближавшегося к нему человека в черной форменной куртке, в фуражке с красным околышем и с широким кожаным ремнем через плечо. Железнодорожник.

— Энтшульдиген зи битте! — как можно непринужденнее произнес он. — Во бефиндет зих Банхофмиссион?[5]

— Дорт[6], — махнул человек рукой на лестницу, ведущую вниз, и исчез в застекленной со всех сторон и занавешенной изнутри будке.

Чемодан, да сумка, набитая сувенирами, да картонная коробка с расписным электрическим самоваром, да еще авоська со всякой мелочью, — все это едва можно было ухватить руками. Но он все же умудрился ухватить и за один раз снести по лестнице. Остановился у стенки, огляделся. Сначала ему показалось, что он тут один, в этом огромном подземном зале. Потом разглядел вдали еще две-три фигуры. Ветра здесь не было и казалось теплее. Яркий свет лился от ламп на потолке, от реклам, витрин сувенирных киосков, огромных, во всю стену, окон, за которыми были то ли кассы, то ли какие пустующие ночью вокзальные конторы, и непонятно было, для кого все это обилие света. Под потолком крутились светящиеся изнутри большие кубы с рисунками и надписями, желающими счастливого путешествия без забот, разъясняющими, как стать миллионером с помощью лотереи, извещающими о разных благах, ждущих путешественников.

Не сводя глаз со своих вещей, оставленных у стены, Александр прошелся по залу, читая надписи. Бросилась в глаза необычная для вокзала фраза: «Fremdes Feuer ist nicht so hell als daheim der Rauch»[7]. Словно железнодорожники сами призывали сидеть по домам и никуда не ездить.

Потом увидел какую-то фигуру, двигавшуюся через зал, и поспешил обратно.

Это была девушка. Совсем еще молодая, лет восемнадцати, она тащилась донельзя усталой походкой. Держалась она прямо, даже с вызовом. На ней был старый мужской пиджак, длинный, спадающий с плеч, и брюки, короткие, по щиколотку, космами свисали длинные немытые волосы.

Только она прошла, как показался парень, тоже молодой и тоже одетый странно (в одной рубашке), похожий на пропившегося бродягу или измаявшегося наркомана.

Александр снова подхватил свои вещи и поволок по залу, ища укромный уголок, куда можно было бы их сложить. За лестницей, выводящей к другой платформе, увидел стену, увешанную расписаниями, и вполне пристойного вида мужчину и женщину. Поставив здесь вещи, принялся изучать расписание. Всяких таблиц висело множество, и он никак не мог найти нужную.

— Как тут доехать до Ольденбурга? — проворчал он и повернулся к мирно разговаривавшим мужчине и женщине, чтобы задать тот же вопрос по-немецки.

— Вы — русский? — спросил мужчина по-русски.

Это было так неожиданно, что Александр удивленно уставился на него. Молодой худощавый парень с веселыми и, как вначале показалось, хитроватыми глазами.

— А… вы?

— Мы из Польши. Поезд на Ольденбург в четыре сорок с десятой платформы. Мы тоже его ждем.

Теперь он и сам понял, что перед ним поляки, — выдавали типичные «пшиканья».

— Как Москва? — спросил поляк. — Я там учился.

— Тепло в Москве. Я-то думал, что в весну еду, все-таки Западная Европа, а тут холодней, чем у нас.

— Да, все перемешалось в последнее время, — сказал поляк, и прозвучало это двусмысленно. То ли о погоде разговор, то ли о политике.

— А как в Польше? — счел нужным спросить Александр.

— Сложно в Польше.

— Сюда что же, по делам?

— Нужно, — односложно ответил поляк.

Женщина что-то спросила, они оживленно заговорили, и Александр решил, что самое время ему отойти в сторонку. Он снова пошел по залу, удивляясь его пустынности, непохожести на наши ночные вокзалы.

Так и пробродил весь оставшийся до поезда час, рассматривая разные разности в витринах вокзальных киосков.

Когда поляки начали собираться, он тоже поспешил за ними. Подхватил свои вещи и направился к стоявшему по случаю ночного времени небольшому эскалатору, метров десяти в длину, намереваясь подняться по его неподвижным ступенькам. Но едва подошел, как эскалатор сам собой задвигался. Он поднялся на нем, отошел, оглянулся на вновь остановившийся эскалатор, удивляясь немецкой сообразительности: ведь и в самом деле, зачем гонять его всю ночь, когда проще простого устроить включающую автоматику.