Холодный апрель - [106]

Так, не упаковывая, он и покидал пластмассовые пакеты на сиденье машины. Наскоро попрощался с Зильке и Анике, повисших было на нем в непонятной то ли горести, то ли радости. И уже сидя в машине, он все думал о том, что печаль расставания очень похожа на радость встречи. Очень.

Эльза молчала всю дорогу. Иногда ему казалось, что она горюет о его отъезде, а иногда — что радуется избавлению от зажившегося гостя. Только уже когда подъезжали к вокзалу, Эльза вдруг сказала:

— Вы не обижайтесь на маму.

— Почему я должен обижаться? — удивился он. — В моей душе только благодарность…

— Она вам напишет, и вы все поймете.

Это было похоже на то, что говорила ему сама Луиза перед своим отлетом. Тогда он ничего не понял из ее слов. И сейчас понял только то, что от него что-то скрывают. Но поскольку мысль эта не раз приходила в голову, она не обеспокоила. Если разобраться, так совершенно открытых людей вовсе и не существует. Все что-нибудь недоговаривают, щадя уши и души слушателей. Все сортируют, отбирают информацию, прежде чем вывалить ее на собеседника. Ведь и сам он говорил не все, что знал, о чем думал. И не все будет рассказывать дома.

Подъехать к вокзалу оказалось непросто. Эльза не знала сложных привокзальных разъездов и никак не могла попасть на автомобильную стоянку: дорожные знаки все время уводили в сторону. Наконец, потеряв терпение, приткнула машину к обочине на стоянке такси, быстро помогла Александру вытащить вещи на тротуар, торопливо обняла и уехала, даже не оглянувшись. Он смотрел ей вслед, и на душе у него было прескверно. Теперь ему казалось, что от него именно отделались. Хорст еще вчера сказал, что будет на работе и проводить не сможет. Теперь и Эльза уехала так быстро, словно торопилась уехать. И никого провожающих. Обещали прийти Фред, Мария, Бодо, Ингрид. Но придут ли? И Саския обещала…

До поезда оставалось еще больше двух часов, и спешить было некуда. Он взял одну из стоявших у стены вокзальных тележек, похожих на те, что катают покупатели в московских магазинах самообслуживания, только больше размером, поставил чемодан и баул на нижнюю сетку, свалил пакеты в верхнюю корзину и поехал по вокзалу, читая по пути надписи и рекламные объявления. Вокзал был огромный и полупустой. Стеклянные витрины киосков, уставленные и увешанные всякой всячиной. Их Александр обходил, стараясь не заглядываться на сувенирные мелочи. Все бы купил и увез, чтобы раздать друзьям-приятелям. Вход в кинозал без единого человека у дверей. Пивбар с высокими круглыми тумбами-столиками. Тут, опершись локтями о столики, задумались над стаканами несколько человек. Поколебавшись, Александр прислонил тележку к стене, достал кошелек, без слов положил монету на стойку, взял высокий стакан с пенной шапкой, отошел к свободному столику, оперся локтями о белый пластик и тоже задумался. Собственно, и дум-то никаких не было, — пустота в голове и в сердце. Ничего уж не хотелось, только бы поскорей сесть в поезд и забыть обо всем — о Луизе, о Крюгерах, о Фреде, даже о Саскии. Не забудутся? Еще как забудутся. Ясно, что снова поехать сюда уж не предвидится. Чего это ты, скажут, зачастил к этим немцам и немкам. И в институте скажут, и дома. Дома-то в первую очередь. Жена даром что молчаливая, но чутье у нее прямо кошачье. А если еще эту фотографию Саскии и Сержа увидит…

Ему захотелось взглянуть на вызывающе счастливую улыбку Саскии, но фотография была в чемодане, и он решил сделать это в поезде, когда поедет. Всю дорогу будет смотреть и вспоминать. Чтобы потом уж не вспоминать никогда.

Пиво выпилось раньше, чем ему хотелось бы. Немцы как-то умудряются часами сидеть над одним стаканом. Но он к такому не привык. Когда с приятелями приходится заглянуть в какой-либо из московских подвальчиков, тоже, бывает, просиживают часами. Но сколько при этом выпивается кружек пива, никто и не считает. С такой практикой — что один стакан? Не успел оглянуться — только пена на дне. Побренчав кошельком, помаявшись, он решительно достал еще одну монету, так же быстро выпил пиво и отошел, чтобы уж больше не думать о нем.

Легко бежит корзинка на колесиках, хоть и большая. Взялся за ручку — едет почти без усилий, чуть тронул в сторону — разворачивается на месте, отпустил ручку — встала на тормоза. Вот бы такие на московские вокзалы. А то ведь назовешься носильщиков, которые давно уж не носильщики, а возильщики, громыхают тяжелыми не тележками, а прямо-таки телегами, наваливают на них горы узлов и чемоданов. Отвезут до стоянки такси, метров сто, и требуют, чтобы платили, как носильщикам — по тридцать, а то и по шестьдесят копеек за место…

Через широкие двери выехал к пустынным платформам, нашел ту, к которой подходит поезд Мюнхен — Ганновер. Даже номера вагонов, где какой останавливается, показаны на платформе. И время: прибытие в 17.57, отправление в 18.03. Ни раньше, ни позже. Нарушения графика тут редки, как землетрясения.

Он поставил тележку вплотную к большому плакату «Von Haus zu Haus — Gepäck voraus»[20] и пошел по платформе. Просто так, для моциона. Ветер тут был пронизывающий, холодный, — долго не погуляешь. Не прошло и минуты, как Александр снова покатил тележку в здание вокзала. Теперь его внимание привлекла комната игровых автоматов. Яркие коробки висели вдоль всех стен, поблескивали таинственными глубинами электронных панелей. И надпись над ними соответствующая — «Wer nicht wagt, gewinnt nicht»