Холодные ключи - [14]

Шрифт
Интервал

Кьеммерава. Город такого же размера, как Штутгарт. Город где–то далеко–далеко, в самой глубине Азии. Но эта Азия больше напоминала Штутгарт. Зачем он вообще здесь? Свое дело он сделал — кое–как, его незаслуженно спасли — и теперь, пожалуй, у него отпуск. Только не свой собственный, а вместо Фенглера, который уже обветшал. Увлекательная экспедиция к предмету сентиментального влечения старикана. Давайте, проходите. Как Фенглер представлял себе Кемерово? Что связывало его с этими местами? Он мечтал увидеть Сибирь, хотя бы на фотографиях. Обязательно нужно будет попросить Артёма дать ему те снимки, что сделала Соня, хоть ему и будет неловко их увидеть. И стрекозы, оказывается, они здесь точно такие же, как в Германии, почему так? Наверное, синие стрекозы бывают везде, просто он раньше их не видел. Так всегда получается со всем, на что вдруг начинаешь обращать внимание. Но в этом данном случае, почему стрекоза, — разве какая–то история связывала стрекоз с Илькой? Он ничего такого не помнил.

Ресторан назывался «На–гора»: как объяснил Артём, понятие из шахтёрского ремесла, русское обозначение добытого угля. Ресторан располагался в нижнем этаже панельного дома, в десяти минутах езды от гостиницы, и вполне соответствовал названию — стены из папье–маше изображали стенки штольни, большинство столиков стояли на выкрашенных в чёрный цвет вагонетках, и повсюду для декорации висели ярко–красные шахтёрские шлемы. Названия блюд — «смена шахтёра», «горняцкое счастье», «разработка нового пласта». Блейель взял рыбу «рекомендация начальства», весь вечер избегал смотреть на Наталью, и всё испереживались, потому что из пятисот грамм водки, заказанной на их столик Артёмом, он не выпил ни единого. После прогулки по набережной возбуждение сменилось свинцовой усталостью, и переводчику снова пришлось его выгораживать, объясняя про разницу во времени. Завтра будет легче, приободрила Галина Карпова гостя; потом воздела бокал и провозгласила, что завтра — укороченный рабочий день, и потому все присутствующие приглашаются к ней на дачу.

Ночью Блейелю приснилась беременная Илька. Он тоже присутствовал в родильном зале, но стоял не у её постели, а за тёмно–розовой ширмой в углу комнаты и не смел выйти, пока не позволит врач. Врач был тот самый, настырный. Блейель напряжённо вслушивался, но слышал немного, только неразборчивое бормотание и иногда приглушённый вопль Ильки — как будто ей, как только она вскрикивала, прижимали ко рту подушку. Когда врач наконец его позвал, она не держала у груди ребёнка, а лежала на боку, опершись на локоть, и смотрела, бледная и заплаканная, на стрекозу, которая сидела рядом в лужице крови и ногами обтирала крылья. Это всё, чего нам удалось добиться, пояснил врач, и, учитывая обстоятельства, это очень даже неплохо. Ему и его коллегам пришлось так попотеть, что они считают себя вправе выбрать имя для стрекозы, и засим нарекают её — Людвиг Карпорт.

Этот смехотворный финал нисколько не смягчил боль. Даже когда он понял, откуда он взял имя Людвиг Карпорт, глубокая тоска не прошла. Просыпаясь, он снова забывался — и так до полудня, и когда он встал под душ, то чувствовал себя так, словно его колесовали.

День выдался дождливый и душный. Фрау Карпова настояла на том, чтобы её муж сам отвёз гостя в деревню Подъяково, хоть туда и ходил автобус. В четыре к гостинице подкатил чёрный БМВ, и они уселись сзади, вместе с Соней и Артёмом. Герр Карпов оказался широкоплечим мужчиной в дорогой рубашке. Пожав Блейелю руку, он сказал «здравствуйте» и потом всю дорогу не проронил ни слова. Артём тоже молчал, и только Соня, когда выехали за город и потянулись бескрайние ячменные поля, прерываемые полосами блеклых тополей, затянула себе под нос какую–то мелодию, чужестранную, тоскливую. Ему показалось, что это — самое необычное из всего, что он до сих пор пережил в Сибири, и незаметно вслушивался. Только теперь плохое настроение улетучилось. Он попросил Артёма спросить у сестры, что это за песня. Она рассмеялась и ответила, что сама не знает.

Перед дачей — приземистым строением из красного кирпича, в клумбах несли караул две скульптуры из каталога «Шнайдер». Седовласый мужчина с биноклем, по имени, как знал Блейель, Герхард зоркое око, и садовница Лизхен — округлый задний фасад наклонившейся женщины в голубом платье в горошек и старомодных панталонах. Сорванца с рогаткой, долженствовавшего увенчать сие собрание, ещё ожидали, сообщили гостю, и какая всё–таки жалость, что в каталоге Фенглера нет таких забавных безделушек. «Одни тряпки, вечно только тряпки, какая скучища», — улыбнулся он. И пособолезновал безвременной кончине от какой–то болезни двух фазанов. Птичий грипп, подумал он, но, конечно же, благоразумно промолчал; к тому же против такого предположения говорил тот факт, что декоративные курочки были ещё живы. У пруда с рыбками стоял пятилетний Людовик, белокурый, с округлым лицом, он нехотя протянул гостю руку. Хозяйка в свободном белоснежном льняном костюме потрепала его по голове и жестом пригласила взрослых в дом. По настоянию Артёма Блейель взглянул на соседние дачи. По размеру дома не уступали карповскому, но скромнее, не кирпичные, а деревянные, некоторые с голубыми ставнями, и в садиках не было птиц, рыб и статуй, зато росла капуста и картошка.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.