Холодное солнце - [8]

Они бежали сейчас в полный рост по хорошо просматриваемой местности, рискуя в любой момент получить вдогонку пулю. Но сегодня им отчаянно везло. Охранники, не ожидавшие такой решительности от косых в этот предрассветный час, даже не смотрели в тундру, весело наливаясь горяченьким в тесной компании.

На пути у беглецов было много препятствий. Но, пожалуй, главным были «вертушки» – хорошо вооруженные и укрепленные, как танки, вертолеты. Они бы непременно настигли беглецов уже через полчаса и расстреляли их с воздуха, как стаю волков. Поэтому косым необходимо было вывести вертолеты из строя.

Вертолетная площадка, с трех сторон зажатая производственными строениями и лишь с одной выходящая на узкую заболоченную низину, неплохо охранялась. Обнесенная рядом колючей проволоки, сквозь которую нельзя было просунуть руку, не оцарапавшись, она патрулировалась автоматчиками.

В этот час по бетонным плитам рядом с вертолетами прогуливались двое, а в домике на краю площадки сидел дежурный летчик, лениво разгадывавший кроссворд.

Четверо приближались к площадке по заболоченной низине. Двое, первыми подбежавшие к изгороди, скинули с себя робы и бросили их на «колючку». Потом, взявшись за рукава так, что проволока оказалась внутри курток, они на несколько сантиметров раздвинули заграждение. В «колючке» образовалась прореха, достаточная для того, чтобы в нее мог протиснуться подросток.

Двое их товарищей тут же один за другим прыгнули в дыру и поползли к вертолетам, держа в зубах ножи.

Охранники даже не поняли, в чем дело.

Один из них вдруг увидел, как его товарищ, охнув, тяжело повалился набок. В следующий момент перед ним самим выросла узкоплечая худая фигура, и охранник поймал на себе взгляд косого.

Кажется, тот смеялся…

5

На Ленинградский вокзал поезд прибыл точно по расписанию.

До открытия метро оставалось еще полчаса. Донской купил себе в привокзальном буфете кофе и бутерброды и занял место у одного из столиков.

Напротив него стояли бледный парень с угреватым лицом и пышущая здоровьем румяная девица в дождевике и шарфике на шее, прикрывавшем темные пятна кровоподтеков.

Парень, с отвращением кривя губы, отхлебывал крепко, как чифирь, заваренный чай, а девица клевала булочку с изюмом, не сводя с парня блестящих счастливых глаз.

– Откуда такой загар? – с ухмылкой спросил парень, поглядывая на Глеба.

– От самого синего моря, – усмехнулся Глеб.

– Остров Крым?

– Аравийский полуостров!

– Ого! – завистливо воскликнул угреватый. – Да, хорошо с бабками живется. Грей себе брюхо на песочке, а когда надоест, пойло в номер заказывай!

– Я ведь там не отдыхаю, а работаю, – довольно угрюмо сказал Донской, давая понять угреватому, что разговор закончен.

– Да отстань ты от человека! – девица нахмурила брови и схватила парня за рукав.

– Знаем мы такую работу! – не унимался угреватый. Глаза его зло горели. – Оттяжка, а не работа. Бабы, пойло, желтый песочек. Это мы, совки, здесь лямку тянем, землю носом роем! А они там за нас отдыхают. По тебе же видно, что работа твоя не пыльная… Эх, мужик, а слабо тебе со мной местами поменяться?

– Для чего?

– Чтобы показать тебе, как надо жить. Ты ведь жить не умеешь! По тебе вижу – никакого кайфа! Чужое место занимаешь у кормушки.

– Твое?

– А хоть бы и мое! – с вызовом воскликнул угреватый. Ему было плохо: губы страдальчески кривились, руки тряслись. – Здесь за дозу ломаться надо, гробить себя, а там, да еще с «зелеными»! – парень мечтательно закатил глаза. – Он, видите ли, работает! Жить надо, мужик, а не работать. Вкатал себе пару кубов – и живи. Если бы я был на твоем месте…

– Ты всегда можешь занять его, сынок, – сказал Глеб и отодвинул от себя поднос. – Я не против.

– Не против? Тогда считай, что я его уже занял! Слышь, мужик, может, кинешь мне двадцать баксов в долг? – парень, прищурившись, смотрел на Глеба.

– Не заводись! – закричала девица.

Ничего не ответив, Донской пошел к выходу. Когда он был уже у двери, его догнал крик угреватого:

– Ты адресок-то оставь! Где твое местечко-то?

Глеб вышел на улицу. Было приятно пройтись по еще малолюдной Москве. В домах зажигались окна, и население, ставя чайники на огонь, еще только готовилось вынырнуть из своих нор на улицы и тут же, набирая ход, жить, нахраписто и целеустремленно, жить, глотая пилюли и хватаясь за сердце, боясь отстать, упустить, опоздать.

С вокзала Донской отправился в гостиницу.

Он собирался переночевать здесь одну, максимум две ночи. Сумма, которую стремительно нарисовала ему администраторша, предварительно обшарившая Глеба блудливым взглядом, хоть и была непомерно высока, все же не смутила его.

Оставив сумку в номере, Донской, не теряя времени, направился в ту самую больницу, вернее, в тот больничный морг, куда несколько месяцев назад привезли мертвого брата. Привезли, чтобы равнодушно вскрыть, поспешно занести результаты вскрытия в казенные бумаги и пустить то, что некогда было Юрием, на ветер. Через трубу, разумеется.

Глеб долго бегал по медицинским начальникам, то и дело переходя с русского на английский и с английского, едва коснувшись арабского, на общепринятый – трехпалубный и пятизначный, пока его наконец не направили по назначению – к Ошоту Хореновичу, местному потрошителю и утилизатору отработанной плоти. Да и направили лишь потому, что скулы Донского побледнели и вслед за этим сквозь оливковый загар проступил румянец.