Хоккейные истории и откровения Семёныча - [12]

Сам я, боготворя футбол, любил и хоккей. Как прекрасно было в морозный денек выскочить на лед Патриарших прудов и скрестить клюшки со сверстниками из «Динамо». Я играл за «Пищевик». На Патриарших в предвоенные годы проводились матчи первенства Москвы среди мальчишек и юниоров. Вот фотография, как раз на льду Патриарших сделана. Смотрю и думаю: мать честная, это сколько ж лет минуло?! Вот стоит в белых валенках, кожей подбитых, начальник нашей команды и тренер, знаменитый вратарь Филиппов. Для кого–то название Патриаршие пруды ассоциируется прежде всего с «Мастером и Маргаритой». А для меня этот уголок Москвы — память о годах юности, о моих друзьях, веселых и озорных московских мальчишках, с которыми можно было идти в огонь и в воду. Нет уж, к сожалению, никого в живых.

Я тоже Булгакова люблю и роман его знаменитый иной раз местами перечитываю. Мудро поступил Михаил Афанасьевич, начав повествование со встречи Берлиоза и Бездомного с Воландом на Патриарших. Уж очень это исконно московское неповторимое место. Аромат особый, запев своеобразный и точный, благодаря такому началу, приобрел роман.

Патриаршие — они ведь не только булгаковское сердце трогали. Вот еще замечательно сказано: «Туманны Патриаршие пруды, мир их теней загадочен и ломок…». Прекрасно Евгений Евтушенко передал этим стихотворением мироощущение москвича, для которого Патриаршие — это больше, чем просто уютное место в центре столицы. Это ведь и жизненная философия, и размышления о жизни, своем в ней предназначении, о любви, печали увядания. Да обо всем. Верную тональность избрал поэт. Люблю Евтушенко. Он, кстати, спортивный поэт и начинал печататься с первыми стихами в «Советском спорте». Его «Прорыв Боброва» — стопроцентное проникновение в образ героя. Лучше просто нельзя. Так может написать только человек, обожающий спорт, и в футбол игравший. Пусть в юношестве, пусть не на мастерском уровне, но гонявший мяч самозабвенно, отдававший игре и сердце, и душу.

Перед самой войной пришел мой черед в армию идти. Попал я сначала в полк связи, к концу войны был переведен в железнодорожные войска. Служил я, будучи связистом, в одной роте с Валентином Николаевым, выдающимся нападающим послевоенной армейской футбольной команды.

Спорт многих от гибели на фронте уберег. А почему? Да потому, что была установка такая сверху: талантливых спортсменов на передовую не посылать! Примечательная, между прочим, установка. Говорит она о том, что, несмотря на все тяжести военных лет, особенно первого, самого губительного периода войны, руководство страны не теряло веру в победу и берегло лучшие спортивные кадры для послевоенного времени. (Послушав Николая Семёновича, я решил позвонить Валентину Александровичу Николаеву. Не из сомнений, а для интереса: что помнит о том времени прославленный армейский ветеран. «Да точно, — отвечал на мой вопрос Николаев. — Я в 1939–1940‑м годах служил в полку связи красноармейцем. И Коля Эпштейн там же службу нес. Во время войны — с августа 1941 года по апрель 1942 года — я служил в службе охраны Генштаба Министерства обороны. Вместе со мной служили Анатолий Тарасов, Евгений Бабич, Демин, всего 15 человек. Мы писали заявления с просьбой отправить нас на фронт. А нас берегли, сохраняли для послевоенного времени. У меня даже есть удостоверение участника Великой Отечественной войны. Конечно, — убежденно сказал Николаев, — нас сохраняли на будущее». — Прим. Н. Вуколова.).

Спортсмены отплатили за это сполна. Характерной приметой времени в послевоенной стране стало знаменитое футбольное противостояние двух великих команд — «Динамо» и ЦДКА. Народ до отказа заполнял трибуны стадиона «Динамо», энтузиазм был невероятный, болели самозабвенно, истово. Люди радовались тому, что войне конец, очень радовались. И успехи армейской футбольной команды олицетворяли собой доблесть армии, разгромившей немца.

Листки Эпштейна

Каждый из нас во время хоккейного матча наблюдал за действиями хоккейного тренера: вот он что–то втолковывает по ходу игры, наклонясь к хоккеистам, вот что–то записывает в блокнотик, делает какие–то пометочки, а вот что–то указывает из–за бортика игрокам на площадке, бурно жестикулируя. Мне всегда очень хотелось и по сию пору хочется знать содержание этих действий тренера, заглянуть за кулисы хоккейного действа.

Сами же тренеры неохотно говорят на эту тему, считая, что в вопросах профессиональной подготовки мало кто понимает. Тем больше наше желание проникнуть в святая–святых — в хоккейную «кухню».

Сколько раз спрашивал я Эпштейна, какие тактические построения он применял в играх «Химика», по каким схемам играла команда под его водительством. Николай Семёнович в ответ на эти мои вопросы только удивленно вскидывал брови и недоуменно пожимал плечами. Вгоняя иной раз меня в краску: дескать, что за несуразицу ты спрашиваешь. Я настаивал, утверждая, что есть какие–то общие принципы игры, есть и нюансы, особенности, есть и тактика. Недаром же в конце концов в шестидесятых годах на страницах газет велась оживленная полемика между Эпштейном и Тарасовым по поводу принципов игры «Химика». Нападающей стороной тут был азартный и вспыльчивый наставник ЦСКА, упрекавший старшего тренера «Химика» в отступничестве от принципов наступательного советского стиля игры. Та полемика втянула в свой водоворот многих видных специалистов и, берусь утверждать, была весьма полезна нашему отечественному хоккею.