Ход больших чисел - [59]

Луна светила прямо мне в лицо через одно из незанавешенных окон, которые были на юго-восток. Штор пока не было, и, чтобы избавиться от яркого лунного света, я встал и стал на булавках привешивать к окну мой дорожный плед. Второе окно было уже завешено каким-то темным одеялом.

Жена, очень утомившаяся за день, молчала и, казалось, засыпала.

Я кое-как повесил плед и снова лег в постель. Было уже за полночь.

Я повернулся на правый бок и закрыл глаза.

Только что я успел забыться, как страшные, рыдающие звуки заставили меня насторожиться и я ясно расслышал в соседней комнате жуткие, глухие рыданья. Я испуганно привстал в постели, думая, что плачут дети и что что-нибудь случилось с ними. Громко, насколько мне помнится, я произнес:

— Что такое?

От звука моего голоса проснулась жена и тоже приподняла голову.

— Слышишь? — спросил я ее.

— Да… Кто это? — в страхе спросила она.

— Не знаю.

Рыдания продолжались — упорные, глубоко грустные и неописуемо жуткие, надрывающие сердце и нервы. Вне себя от ужаса, я не знал, что делать. Это не было в комнате детей, а было дальше, в следующих комнатах, и рыдал теперь не один человек, а рыдали сразу многие, многие голоса, десятки, может быть, сотни.

Сначала слышались только женские голоса, но потом присоединились к ним и мужские, и все они слились в один адский, скорбный, безнадежно-скорбный хор. Они плакали, стонали, всхлипывали, все эти странные голоса, и близость их была так ужасна, что волосы шевелились у меня на голове, а может быть, и встали дыбом.

Барон провел рукой по своей лысой голове и улыбнулся.

— Да, — продолжал он, — я улыбаюсь теперь, а тогда было не до улыбки.

— Что же вы сделали? — спросил я, заинтересованный его сказкой, — пошли посмотреть?

— Да, пошли, — бледный, продолжал барон, — и хорошо сделали, что пошли!

Вообразите, я взял в руки револьвер, жена взяла другой, и мы с ней вместе со свечкой в руках вышли в коридор…

В коридоре продолжалась то же самое. Рыдания и плач стали только ближе. Они доносились теперь ясно из всех комнат, кроме тех, в которых спали дети.

И вот мы подошли к двери пятой комнаты. Я сразу храбро отворил ее настежь. В ней не было никого. Так же торчали чугунные кольца на потолках и так же в пустой нише никого не было.

Я закрыл дверь и бросился ко второй комнате.

Так же, когда я растворил ее дверь, в ней никого не оказалось.

Но как только я затворил за собой обе эти двери, так опять за ними послышались те же глухие рыдания.

Мы бросились открывать двери всех комнат подряд и заглядывать в них и каждый раз повторялось то же самое. Тогда мы, ошеломленные, остановились среди коридора, не зная, что делать, что дальше предпринимать.

— Нам это чудится, — сказала жена, — мы нездоровы.

— Вероятно, — согласился я.

— Давай разбудим mademoiselle, — предложила жена, — если мы нездоровы, она ничего не услышит. Если же и она услышит, значит…

— Хорошо…

В страшном нервном возбуждении я прошел быстро к двери, где спала француженка, и постучал в нее. Жена все время цеплялась за мою руку и жалась ко мне. Все так же мы слышали вокруг себя несмолкаемый рев жалобных стенаний, от которых становилось мучительно тяжело на душе.

Особенно один жалкий голос кричал что-то неопределенное визгливо и пронзительно, выделяясь среди других.

Француженка в ужасе вскочила и в рубашке подбежала к двери. В ту же минуту она испуганно вскрикнула и стала спрашивать, что случилось. Мы вызвали ее в коридор. Она накинула халат и выскочила к нам.

Никогда не забуду ее лица. Оно исказилось до неузнаваемости. Глаза ее раскрылись и брови поднялись до волос. Она вдруг бросилась к нам, но не удержалась на ногах, упала и стала биться на полу в нервной истерике. Ее плач присоединился к плачу всех остальных голосов.

Неожиданно блеснула сильная молния и раздался страшный удар, а за ним раскаты грома.

Откуда нашла весенняя туча?

Небо только что было почти чисто.

И в ту же секунду все двери всех двенадцати свободных комнат настежь распахнулись и ветер со свистом пронесся по коридору, распахнув в конце его и двустворчатое окно.

Из каждой двери стали медленно выходить какие-то страшные, жалкие фигуры. Одни были сгорблены, другие — с окровавленными частями тела, третьи — больные, четвертые — хромые, пятые — с искаженными отчаянием и злобой и скорбью лицами, — на всех их лежала печать приниженности и рабства.

Я уже не помню ужаса, который сковал меня в ту минуту. Я даже совсем не помню, что я тогда испытывал. Я только смотрел на эту толпу несчастных людей, собиравшуюся перед нами, и мне было так искренне жаль их, что я только думал о том, как я могу помочь им.

— Что вам? — спросил я их. — Что с вами? Говорите же!

Они не отвечали мне, даже не замечали нашего присутствия и продолжали жаловаться и рыдать. У одного больного вся половина оголившегося тела была покрыта живыми червями.

— Александр! Александр! — в отчаянии вскрикнула моя жена, падая мне на плечи. Рыдания вдруг прекратились; лица несчастных просветлели.

— Александр!.. — благоговейно проговорили тени в один голос.

И вдруг все исчезло.

Гром умолк. По крыше застучал весенний благодатный дождь. Все двери комнат беззвучно сами собой затворились.