Хочу жить! Дневник советской школьницы - [63]

Я сегодня с такой радостной уверенностью думала о том, как пойду сегодня к Николаю,[38] повторю с ним физику и он даст мне новое задание. И я буду учиться, учиться, учиться. Я ведь чувствую в себе силу для упорной и долгой работы, но мне нужна определенность, чтоб я знала твердо, для чего все эти труды, а главное, мне нужен руководитель в этой работе, который проверял бы и помогал. А так, совсем одной, без поддержки или же, наоборот, выслушивая насмешки, я не могу. Как я надеялась на Колю! Неужели я не подготовлюсь за месяц? У меня был план работы, я просмотрела, что надо пройти, и мне казалось все это возможным. Ощущая в себе силу и интерес к предстоящей борьбе, я шла к бабушке на встречу с Колей.

Но тут меня охватила робость. Николай сидел равнодушный и углубленный в какой-то чертеж, я испугалась, что он будет смеяться, захотелось в какую-то минуту, чтоб переговоры с ним велись через маму. Я долго молча ходила по комнате: «Нет, я не должна говорить сама, я не могу и не умею. Но надо поговорить самой». И глядя в окно, я спросила у Николая: «На какой курс рабфака поступают после окончания семилетки?» Он спросил: «Ты хочешь сократить время образования?» — «Да». — «Нет, ничего не выйдет. Ты не пройдешь курса за месяц». После этого я не только не стала просить его заниматься со мной, но даже побоялась попросить его дать мне маленький совет, уйдя домой сердитой и отрезвленной.

Смогу ли я одна пройти все это? Нет задачников по физике и химии, а они необходимы. Что же делать? Но ведь надо пройти. Неужели же не смогу? Было тяжело и уныло. Опять против воли ждала Женю, а потом хотя бы сестер… И все-таки надо решиться и попробовать заниматься, ведь попытка — не пытка, а в школу я успею вернуться всегда.

<30 ноября 1934>

Я эти дни занимаюсь, по вечерам хожу к Николаю, и он дает мне задания, спрашивает, уговаривая все-таки ходить в школу. Он не верит моему желанию поступить куда-нибудь и не верит в возможность этого, а я надеюсь. Вчера мама начала говорить о подготовительных курсах в Институт иностранных языков, и как я была рада. Пусть я не буду видеть ни Женю, ни занимательную жизнь сестер, о которой так много фантастично-прекрасного сложилось в моей голове. Пускай! Найдутся свои интересы, начнется своя жизнь, и страшно подумать, что это только мечты, что мне придется вернуться в школу. Так жутко при одной мысли о долгих занятиях, но я твердо знаю, что буду заниматься сколько требуется. Только бы поскорее все точно узнать, может быть, удастся все-таки поступить в Текстильный институт.

Меня раздражает пассивность и недоверчивость по отношению ко мне взрослых, они как-то не верят в мою затею, считая ее детским минутным капризом, а скорее всего, ничего не думают о ней. Хоть бы кто-нибудь попытался разузнать толком обо всем. Мама, одна она только, кажется, поняла меня и относится положительно ко всем стремлениям. А время идет и идет. Я не успею, наверно, подготовиться, я провалюсь и… опять школа, вдобавок с позором. И опять томительные кошмары на уроках, тяжесть и тоска — и мечты о другой жизни, мешающие слушать и мучающие меня. В занятиях своих я, кажется, начала чуть забывать Женю, и не так мучают воспоминания о голубых глазах и счастливом вечере, когда он был у нас, хотя иногда так волнующе ярко все вспоминается.

И каждый вечер я почти против воли жду его, и каждый вечер начинается робкой надеждой: «А может быть, он придет? Только шесть часов…» Потом проходит час, другой, и я говорю себе: «Ну значит, не придет». И жду сестер, они ведь нет-нет да и скажут что-то о нем, и даже невзначай произнесенное его имя доставляет мне радость. Ляля с ним в ссоре, и они не разговаривают, Женя, наоборот, очень дружит с ним, и обе они влюблены в него. А мне почему-то досадно и обидно, что он нравится так многим, я никак не разберусь в этом чувстве. Может, это невольная ревность, и если да, то она у меня как-то наоборот вывернута, я ведь злюсь не на тех, кому он нравится, а на него самого. Мысль, что все так и что не я одна люблю его, делает мое чувство самым простым и пошленьким, а ведь оно так много места занимает в моей душе, мне так хочется идеализировать его.

Этого выходного я ждала с особой надеждой и думала: «Хоть раз в пятидневку увидеть его!» Вчера вечером, чтобы не слишком показывать своего интереса к поездкам в институт, я спросила у Жени: «Когда вы завтра поедете?» — «Часов в девять». — «Ой, как рано! Ну разбудите меня, я, может быть, тоже поеду, если не очень захочется спать». — «Может быть? — переспросила она и добавила равнодушно: — А нас завтра поменьше будет: я, Ляля и Жорка». Я молчала. Она сказала дальше: «Женя едет с Ниной в театр». — «Что это ему везет с театрами», — заметила я. «Да это Нина ему сама предложила», — ответила она.

Позднее, когда опять зашел разговор об этом, Женя заметила, что он очень не хотел идти в театр и предлагал ей билет. И мне почему-то так приятно стало, что он хотел пойти в мастерскую писать. Может быть?.. И даже в уме я не оканчивала этого предположения, настолько оно было нелепо, и я сама стыдилась этих мыслей, но невольно вспоминались ласковый блеск его глаз и непередаваемо ласковое прикосновение руки. Как глупо! Я спрашивала себя: «Ехать мне или не ехать? Стоит ли? Ведь я заранее знаю, что без него там будет скучно». А где-то подсознательно и робко проскальзывала надежда: «А может, он перед театром забежит к нам?» Все-таки я поехала с сестрами, ведь надо было, чтобы у них в следующий раз не возникло подозрения.