Хочу женщину в Ницце - [86]

– А что такое брандеры, это такие корабли? – Корилла смущенно улыбнулась. Граф же изумился догадливости поэтессы.

– Точно так, дорогая, греки нам передали свои крупные торговые суда, и мы начинили их порохом и зажигательной смесью для уничтожения турецких кораблей. Бригадир Ганнибал отобрал охочих людей, согласных на отважный поступок по их собственному желанию, и назначил командиров, коими стали: английский капитан-лейтенант Дугдель – выдвиженец Эльфинстона, лейтенант Ильин, мичман князь Гагарин и лейтенант Маккензи – любитель застолий, балагур и любимец русских офицеров. Все четверо находились под общим командованием Грейга.

Чесма была под прикрытием береговой артиллерии турок, и называли мы её тогда вовсе не Чесма, а по-древнему «Эфес». Ночью мы хорошо видели, как тесно турки стоят на якорях. Поэтому основной нашей задачей стало сожжение турецкого флота посредством направления на них тех самых брандеров, и, как только те загорятся, мы должны были начать обстрел их с наших кораблей. Диспозиция не была замысловатой. Мой корабль «Три Иерарха» был во втором эшелоне. Ударной же силой был отряд кораблей во главе с «Ростиславом» под командой пересевшего на него Грейга. В час ночи «Европа», а затем ещё два наших корабля и два фрегата заперли выход из бухты и начали огонь по турку. «Гром» очень быстро и удачно поджег турецкий корабль. В этот момент Грейг дал приказ брандерам выступать. Поначалу нам явно не везло. Дугдель первым на всех парусах устремился к турецкому кораблю, но его опередили турецкие галеры и напали на горящий брандер. Дугдель сжег свой корабль, а сам с командой вплавь добрался до шлюпки. В общем, первый брандер затонул. Вторым был Маккензи. Ему повезло больше – он почти добрался до корабля неприятеля, запалил своё судно, однако сел на мель. Но нет худа без добра: зарево его брандера осветило нам не только корабли турок, но и их артиллерию на берегу. Третий брандер был у Ильина. Он спокойно подошел к турецкому кораблю, зацепился за него и, приткнувшись бортом, зажег его. Четвертому брандеру князя Гагарина работы уже не было, его подожгли и пустили по ветру: турецкий флот пылал почти весь.

– Это как же вашему Ильину так спокойно удалось подойти к турку? Или опять Бог помог? Верю, что всё так и было, но не в обиду тебе, граф, скажу, что тут какой-то курьез!

– Согласен с тобой, дело тут не обошлось без курьеза. Как потом Гассан-паша рассказывал барону Тотту, турки по ошибке приняли брандер Ильина за судно перебежчиков, идущих сдаваться вполне добровольно. Они радовались как дети, предвкушая счастье вести их с триумфом в Константинополь. Эта промашка турок и помогла Ильину выполнить свою задачу.

– И что? Все сгорели?

– Да, все до одного полыхнули и по очереди стали взрываться. Взорвались за какие-то пять-шесть часов. Правда, Грейгу удалось один турецкий корабль захватить в плен целехоньким. Я его потом капитану Крузу отдал под командование, «Родос» назвали.

– А турецкие моряки спастись пытались?

– Страх сковал всех турок. Побросав корабли, даже те, что ещё не загорелись, турки вплавь или на шлюпках устремились к берегу. От огромного числа спасающихся шлюпки переворачивались. Люди тонули, так и не достигнув земли. Группа кораблей под командованием Грейга даже прекратила обстрел, чтобы дать возможность тем несчастным, которые имели силы, доплыть до берега. Турки спасались не только с кораблей, но бежали даже из замка и самого города Чесма. Грейг на «Ростиславе» один геройски оставался поблизости от пылающих вражеских кораблей, дав остальным команду отойти на безопасное расстояние, чтобы те сами не загорелись – жар был таким сильным, что трескалась кожа на лице. Только когда Грейг убедился, что не осталось ни одной целой шлюпки, он отдал приказ поднять на «Ростиславе» якорь и пошел на соединение со мной. Приблизившись, он салютовал мне 21 артиллерийским залпом, я с «Трех Иерархов» ответил тем же. Грейг опустил бренд-вымпел и прибыл ко мне на корабль с отчетом. Представь, с какой радостью я его встретил.

– Сколько же погибло народу! – воскликнула Корилла, и в её выразительных глазах Орлов вновь заметил искреннее сострадание.

– Да, турок погибло много, полагаю, тысяч одиннадцать, да считай, весь турецкий флот сгорел. Наши потери в живой силе были и впрямь невелики, всего-то 8 убитых и получили мы 14 пробоин. Даже на «Ростиславе», который был ближе всех к противнику, чудесным образом никто не погиб, были лишь повреждены паруса и имелась пробоина в обшивке. Так что к счастью раны зализывали недолго. Моряки с опаленными солнцем и огнем лицами кричали «салют», затягивали морские песни. В мареве вечернего зноя, перед тем, как отойти ко сну, я, конечно, подпил с моряками и, признаюсь, крепко. От солнца злющего весь багровый лицом, страдая от едкого трубочного дыма, я вышел из жаркой, как баня, кают-компании, чтобы помочиться с борта. Справляя нужду, я был впервой так поражен ночной синевой, на фоне которой высыпали огромные аттические звезды, каких не видывал я в дорогой моему сердцу Москве. Впечатляли и черно-зеленые кипарисы вдоль берега, и даже развешанное на вантах матросское белье не могло заглушить запах маслин и роз. Никто из матросов не хотел спать. Изотов, что стоял подле меня, сказал: «Жить здеся, кажись, легко! Край богат!». Утром 26 июня сигналом со своего корабля я вызвал к себе всех флагманов и капитанов. После полудня я на своем катере с братом Фёдором, князем Долгоруковым и Грейгом отправился на осмотр места гибели турецкого флота. Среди плавающих трупов мы даже обнаружили нескольких живых турок. Я распорядился отправить их на корабль и оказать помощь. Победа была великой, и люди русские, что со мной были рядом, были достойны своих наград, но особенно выделялся неутомимый Самуил Грейг. Я об этом сразу отписал императрице донесение.