Хочешь, я тебе Москву покажу?.. - [26]

Дядя Миша ничего не ответил, и молча, не оглядываясь на меня, через кусты напрямую пошёл вглубь леса.

Через пару минут мы были уже на своей делянке.

Вот инструмент, так инструмент! Гениальное изобретение для лесоповальщиков. Лесорубов – одним словом. Бензопила в руках моего напарника визжала и пела, заглушая все звуки леса.

– Собирай ветки и складывай вон там! – прокричал дядя Миша, на секунду сбросив обороты двигателя. – Расчищай делянку от хлама!

На этот раз, пока дядя Миша ловко обрабатывал брёвна под товарный вид, мне досталась самая нудная и тяжёлая работа: собирать сучья и уцелевшие от пожара ветки в большие кучи, а потом устраивать костры и наблюдать, чтобы огонь не перекинулся дальше. Утомительная и тяжёлая работа по очистке пала.

«Ему-то хорошо, – думал я, – знай, води пилой, а она сама работать будет! А тут под сучьями горбись да кострища жги в жару такую, когда пот на тебе и так вот-вот закипит…»

Дядя Миша вроде услышал мои мысли. Подняв голову, он приглушил пилу:

– На-ка, отдохни, пока я покурю! Вон ту пару брёвен обшмаляй поровнее!

Я обрадованный, обеими руками ухватил бензопилу; фыркнув вонючей смесью, мотор тут же заглох. Я дёрнул ещё раз. Ни в какую! Только на большом пальце кожу содрал.

– Не спеши! Пусть двигатель поостынет. Перегрелся.

Я опустил бензопилу на траву и присоединился к своему наставнику, который спокойно подымливал на брёвнышке.

Через пару минут я нетерпеливо вскочил. Уж очень хотелось поиграть этой штучкой. Подняв пилу, я прибавил топлива в карбюратор и дёрнул бечеву стартера. Теперь у меня в руках забилась, закудахтала неловко пойманная странного оперения птица. Я убавил подачу топлива. Пила, бешено вращая режущие зубья цепи, колотилась так, что было трудно удержать в руках.

– Не суетись! Плавно прибавь газу и держи руку свободно. Вот так!

Дядя Миша взял у меня пилу и показал, как надо правильно держать.

Работать пилой было совсем не так, как мне помнилось. Тогда с отцом у меня вроде получалось. Но теперь, что бы я ни делал, бензопила колотилась у меня в руках, норовя выпорхнуть. Однажды я так нажал на бревно, что цепь, дёрнувшись пару раз, остановилась.

От напряжения у меня стало ломить плечи, спина…

Выручил меня Лёшка Леший, подкативший к нам на своём боевом «Ижаке». Была такая марка мотоцикла – «ИЖ-49». По-моему она, марка эта, и до сих пор в рыночной цене. Трактор, а не машина! У нас в Бондарях в своё время мотоцикл такой ценился дороже коровы. Ажиотаж! Живи и радуйся, как говорил дед Щукарь в ироничном романе «Поднятая целина».

Лёшка был уже порядком «под газами». Но на его свекольно-красном от выпитого алкоголя лице глаза смотрели вполне трезво, только по глупой размазанной улыбке, никак не соответствующей его жёсткому взгляду, можно было догадаться, что он пьян.

Запойный синдром страшен неотвратимостью. А Лёша Леший редко, но запивал, ещё со времён партизанской боевой жизни. Тогда, как? Подорвали эшелон с боевой техникой, а в эшелоне обязательно есть вагон, а то и несколько, с припасами для тыла. Спирт и шнапс всегда в избытке. Спирт для медицины. Ну, а шнапс для удовольствия или когда товарищей помянуть. Причины для этого были частые. Как мне рассказывал дядя Миша, Лёшка Леший пил только в критические моменты: или удачный и результативный вылаз к немцам, или боевые потери. Тогда командир не показывался из землянки неделю, а то и более. Передавая командование комиссару, еврею по национальности, невесть как сбежавшему из зачумлённой Польши, Самуилу Ковальскому, который к немецкой водке имел стойкое национальное отвращение.

А командир запивал.

Запивая, командир становился мрачный и непредсказуемый.

Лёшка Леший при запое входил в состояние провала памяти, анабиоза, если так можно выразиться, и выгонял, и выгонял подобное подобным.

Правда, после этого он лютел к немцам настолько, что сам лично ходил на «кичку», как он выражался, и крошил зазевавшихся фрицев своим немецким, из крупповской стали, кинжалом, однажды раздобытым в бою. Я сам не раз видел этот огромный и страшный «мессер» спокойно висящим на кожаном шнурке в сарае. Теперь им ловко пользовалась тётка Марья, кроша всякую овощ для домашней живности.

Лёшка, или дядя Лёша, как я с опаской его называл, тяжело перевалившись с широкого, как царский трон, сиденья, враскачку подошёл к нам, когда я, измучившись с бензопилой, хотел передать её своему более ловкому напарнику.

– Ну, что, божьи твари, наработались?

– Да, есть маленько! – дядя Миша подошёл к Лёшке Лешему и дружески, попридерживая за плечо, пожал ему руку. – Спасибо за бензопилу! Хороша, чертяка! Молотит – я те дам!

– Спасибо на хлеб не намажешь! – мрачно гыгыкнул Лёшка, присаживаясь на землю. – Выгружайте припасы! Война – войной, а обед – обедом! Марья побеспокоилась! «Вези, – говорит, – ребятам прокорм, а то я на гостей не управлюсь! Пусть сами готовят!».

В мотоциклетной объёмистой люльке, рядом с запотевшей молочной флягой воды вповалку лежали несколько буханок магазинного хлеба, мешок картошки, кульки плотной почтовой бумаги с макаронами, пшеном, горохом, в смазке липкого солидола большие банки мясной тушёнки, связка вяленой воблы, и ко всему этому – картонная коробка болгарского вина «Старый мельник».