Хмурые будни холодной войны. Ее солдаты, прорабы и невольные участники - [62]
Если совсем недавно Сталин убеждал Джиласа в отсутствии противоречий между СССР и Югославией, то теперь он утверждал, что «между нашими правительствами имеются серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими отношениями»>66. 1 февраля 1948 года Тито получил телеграмму Молотова: «СССР не может согласиться, чтобы его поставили перед совершившимся фактом. СССР как союзник Югославии не может нести ответственность за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома советского правительства». И. Броз Тито пытался найти компромисс. В беседе с послом СССР А.И. Лаврентьевым он признал допущенные ошибки и сказал, что ответственность лежит на нем, а не на правительстве. В то же время Тито не согласился, что между двумя странами имеются серьезные разногласия>67.
Решающая встреча состоялась в Москве 10 февраля 1948 года. На ней присутствовали Сталин, Молотов, Маленков, Жданов, Суслов и В.А. Зорин (заместитель министра иностранных дел СССР). Тито, памятуя о московских порядках и нравах, знакомых ему еще со времен Коминтерна, сам не поехал, чтобы не стать заложником или «случайной» жертвой.
Хотя югославы пытались оправдаться, запись этих переговоров не оставляет сомнений, что в Москве решение уже было принято заранее. Сталин еще раз подчеркнул наличие серьезных разногласий, касавшихся как самой идеи ставшей ему уже ненужной федерации, так и стиля политики югославского руководства, которое, по его мнению, принципиально перестало советоваться с Москвой. Г. Димитров, пытаясь защитить общую позицию, сказал, что о федерации они с Тито договорились лишь в общих чертах. Васил Коларов добавил, что «только три федерации возможны и естественны: 1) Югославия и Болгария; 2) Румыния и Венгрия; 3) Польша и Чехословакия. Конфедерация между ними является чем-то надуманным»>68. Согласно воспоминаниям Джиласа, именно Сталин заговорил об этих федерациях. При этом, согласно воспоминаниям Джиласа и Э. Карделя, судя «по намекам советских дипломатов», планировалась даже перестройка СССР – «слияние Украины с Венгрией и Румынией, а Белоруссии с Польшей и Чехословакией, в то время как Балканские страны объединились бы с Россией!»>69. Сталин и Молотов подчеркнули, что Югославия и Болгария договорились о таможенном союзе, а таможенный союз и согласование промышленных планов есть не что иное, как создание одного государства>70. Между официальными документами и воспоминаниями об этой встрече существуют значительные разночтения. Для нас в данном случае важно, что лозунгом федерации манипулировали все стороны, преследуя при этом как интересы своих группировок, так и национально-государственные интересы, основанные на традициях национальных движений и взаимоотношений между государствами в межвоенный период. Каждая сторона стремилась добиться наиболее выгодной для себя конфигурации границ и возможности определять свою собственную политику, сохраняя максимальную независимость от соседа и «брата».
Приговор Тито и всему югославскому руководству был вынесен. При этом, как писал Джилас, Сталин пытался предложить ему встать во главе КПЮ вместо Тито. Был вынесен приговор и идеям славянского братства и балканской федерации, которые были лишь средством для достижения определенных политических целей и оказались отвергнутыми за ненадобностью. В Москве, согласно воспоминаниям Н.С. Хрущева, начали получать донесения из Белграда, в которых содержались сведения о том, что югославы «поносили советских граждан, издевались над ними, считали недостаточно культурными, какими-то полудикарями, азиатами, а в это вкладывался определенный смысл: нам противопоставлялись югославы как европейцы, люди западной, более высокой культуры»>71. Как тут не вспомнить слова российского посла в Белграде князя Г. Трубецкого, написанные им в начале XX века: «При всей ненависти к швабам… от швабов многие [сербы] позаимствовали полупрезрительное отношение к России как к “стране варваров”»>72. А князь Трубецкой, в свою очередь, продолжил традицию русского разочарования в сербах, начатую князем В.П. Мещерским во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов: «Они (русские. – С.Р.) отправились с мыслию найти братьев, – писал князь, подводя итоги своей печальной поездки. – Они нашли народ, в котором образованная его часть считает себя выше русских и стыдится перед Европой братством с русскими, а низшая часть – народ, в главных проявлениях своего духовного мира, равнодушен к русским, потому что не дорос для понимания их»>73.
В структуре советского сознания конца 1940-х – начала 1950-х годов, в системе мифов и предрассудков, как естественным образом унаследованных от прошлого, так и искусственно насаждавшихся «сверху» для управления политическими процессами и манипулирования «общественным мнением», происходят значительные изменения. После начала конфликта с Югославией по понятным причинам происходит отказ от идей как «славянского братства», так и от «самоопределения трудящихся». «Славянский компонент», впрочем, все же иногда подспудно продолжал использоваться для обоснования этно-исторической «легитимности» советской политики. На первый план, закамуфлированные под «пролетарский интернационализм», выходят идеи советского великодержавия во внешней и чисто русского национализма во внутренней политике. Именно тогда принесла плоды политика 1930-х годов, когда «базировавшийся на единовластии и аппаратно-бюрократическом патриотизме сталинизм, давая последний решительный бой интернациональному ленинизму, развернул “большую чистку” кадров. В итоге произошло практически полное обновление руководящего номенклатурного слоя, в котором вследствие кровавого вымывания многих представителей национальных меньшинств (в том числе и немалого количества евреев) возобладали молодые чиновники, главным образом славянского происхождения. На них, воспитанных в духе абсолютной преданности Сталину, тот и стал опираться в проведении нового внутриполитического курса»
