Хмурые будни холодной войны. Ее солдаты, прорабы и невольные участники - [61]
Хотя внешне пока все выглядело по-прежнему. 9 января 1948 года Сталин сказал Джиласу: «У нас нет особых интересов в Албании. Мы согласны с тем, чтобы Югославия объединилась с Албанией, и чем быстрее, тем лучше». Прощаясь, Сталин нарочито подчеркнул: «Между нами нет расхождений»>56. Однако один из ближайших друзей и соратников Тито Джилас уже тогда почувствовал: «Между Москвой и Белградом что-то происходит, хотя мы точно не знали, что»>57. Если не знал Джилас (степень достоверности его воспоминаний – особый источниковедческий вопрос), один из ближайших в то время Тито людей, то это «что-то» могло происходить только сугубо лично между Тито и Сталиным.
«Какое-то назревшее неблагополучие в наших отношениях с Тито» писатель К.М. Симонов почувствовал 1 апреля 1948 года на заседании комиссии по присуждению Сталинских премий. Тогда Сталин рекомендовал не присуждать премии поэту Н.С. Тихонову за книгу стихов «Югославская тетрадь». Размышляя о причинах этого, Симонов, посещавший Югославию осенью 1947 года, не смог припомнить ничего негативного, кроме изменений, произошедших в стиле поведения самого И. Броза Тито по сравнению с их встречей осенью в 1944 году, когда брал у него интервью в качестве военного корреспондента: «Он был уже не таким, как в сорок четвертом году. Другим, чем в первый ноябрьский праздник в освобожденном Белграде. Там он был первым среди товарищей, неоспоримо первым, а здесь была встреча вождя с народом, встреча, требовавшая если не кликов, то шепота восхищения». При этом провожавший делегацию член руководства Югославии и КПЮ Сретен Жуйович вел себя так, «как будто [он] хотел в последнюю минуту что-то нам сказать или что-то дать понять… За этим чувствовалось какое-то не понятное еще нам неблагополучие», – заключил Симонов>58.
Актриса Татьяна Окуневская, несмотря на то что была далека от политики, во время своих гастролей в Югославии в 1946 году уже тогда интуитивно ощутила: «А ведь Югославия коммунистическая страна не по-нашему»>59.
Постепенно Тито во все большей мере стал рассматривать идею Балканской федерации в контексте выработки внешнеполитической концепции нового независимого югославского государства. В ноябре 1947 года, после церемонии подписания в Болгарии Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между двумя странами, Тито заявил иностранным журналистам: «Договор между Югославией и Болгарией исходит не из опасности немецкой агрессии, но из опасности любой другой агрессии, с какой бы стороны она ни исходила… против всех, кто хочет поставить под угрозу нашу независимость. Это – новое в югославско-болгарском договоре. Это будет содержаться во всех будущих договорах, которые мы будем заключать»>60. Таким образом, коммунисты Югославии и Болгарии возвращались к идеям своих «буржуазных» правительств 1930-х. А югославы – и к концепциям королевского правительства в Лондоне во время войны.
Это вызвало резкую реакцию Сталина, хотя СССР и не был назван. В большей степени эти слова могли отнести к себе Великобритания и США, с которыми в тот момент у Югославии обострились отношения. Сталин же такой реакцией невольно выдал себя и свои намерения. Хотя это высказывание Тито можно рассматривать как полемику с упоминавшимся выше высказыванием Сталина в апреле 1945 года о необходимости единства славян, в особенности против немцев.
Но идея Балканской федерации в расширенном варианте и создания в Центральной и Юго-Восточной Европе крупного многонационального государства принадлежала не только Тито. Американский журнал «Word Report» в июне 1947 года напечатал высказывание болгарского лидера Димитрова: «Может быть, сначала федерация Югославии, Болгарии, Албании, а потом присоединятся Румыния, Польша, Чехословакия, может быть, Венгрия»>61. По иронии судьбы, осуществление этого плана самыми твердыми последователями и лучшими учениками Сталина могло лишить его плодов победы во Второй Мировой войне. Образование в Центральной и Юго-Восточной Европе крупного независимого государства, подобного СССР, способного конкурировать с ним, выйти из подчинения Москвы и проводить независимую политику, вовсе не входило в планы «лучшего друга славянских народов». Фактически это означало ревизию Ялты изнутри>62.
Иное дело, что в действительности это государство вряд ли могло образоваться из-за политических реальностей и отнюдь не исчезнувших после окончания войны межэтнических противоречий между народами этого региона.
К геополитическим расчетам у Сталина, вероятно, прибавилась и личная обида: как не без яда писал В. Велебит, после визита Черчилля в Москву «оба государственных деятеля тешили себя иллюзией, что они легко и к взаимному удовольствию решили проблему Балкан»>63. (Имелась в виду пресловутая формула Сталина и Черчилля «пятьдесят на пятьдесят» относительно влияния в Югославии.)
Между тем раздражение в Москве воплощением идеи Балканской федерации нарастало. 28 января 1948 года в «Правде» было опубликовано заявление по этому вопросу, авторство которого не вызывало сомнений. Сам Сталин заявил, что, по его мнению, эти страны «нуждаются не в проблематичной и надуманной федерации или конфедерации и не в таможенной унии
