Хмельницкий. Книга первая - [21]

— Хлопцы, за ним едет отряд! — крикнул мужчина, стоявший крайним и первым бросился в ту сторону, откуда приехал Хмельницкий, приказав на ходу: — Задержи, Сидор, этого шляхтича, а вы… за мной!

— Что вам нужно от меня, панове казаки? Там осталась лишь моя семья. В чем дело?

Тон Хмельницкого и его вежливое обращение заставили призадуматься корсунцев. Их старший остановился и снова подъехал к уряднику.

— Семья? Зачем это семья прибыла в Корсунь и откуда? — допытывался он, внимательно присматриваясь к Хмельницкому. И тут же добавил: — А оружие прошу сдать мне, так будет спокойнее.

Хмельницкий оказался в затруднительном положении. Ни сдать оружие — значит подвергнуть себя опасности столкновения с полутора десятком людей. У большинства из них висели сабли на боку, у некоторых за поясами торчали пистоли. Кое-кто уже схватился за саблю… Но отдать оружие… а потом, может быть, и коня…

— Не могу понять, панове казаки, — снова вежливо обратился он к воинственно настроенным корсунцам. — Как будто я и не крымский татарин, не налетчик какой-нибудь. Еду из Чигирина… убежал от шляхтича-пацификатора. К старосте вашему, пану Даниловичу, хочу обратиться с личной жалобой… а также замолвить слово и за посполитых. Если вы казаки, так зачем вам обезоруживать меня? Если я попал к… Что же, берите оружие, я ношу его не для того, чтобы сносить головы православным людям… — И, опустив поводья, он стал отстегивать саблю.

— Не торопись, Сидор, — посоветовал кто-то. — Не всегда тот пан, кто носит жупан. Надо разобраться.

— Добро. Пускай пан оставит оружие при себе, — согласился старший. — Только старосты сейчас нету в Корсуне. А эти панские шкуродеры тоже разбежались, вопя «караул», хотя мы их, клянусь богом, даже пальцем не тронули…

Хмельницкий пристегнул саблю и соскочил с коня. Кто-то взял его коня под уздцы, Хмельницкий расценил это как знак уважения, он отпустил поводья, поправил пояс. Из разговора выяснилось, что корсунские мещане отказались чинить мосты за свой счет.

— Это настоящий грабеж, уважаемый пан, — объяснил Хмельницкому старший. — Люди ему пашут и сеют, да еще и чинш[22] оплачивают… А за что, спрашивается, посудите сами? Наверное, за то, что мы живем и дышим, не торопимся стать отступниками, униатами. Верно я говорю, уважаемый пан?

— Так вы можете пожаловаться пану… — попытался было Хмельницкий закончить этот неприятный разговор.

Солнце тем временем опускалось все ниже и ниже. Скоро и вечер наступит. А голодная семья ждет его у леса. Но несколько человек, перебивая друг друга, с возмущением стали рассказывать, как урядники староства издеваются над мещанами, преследуют их за то, что они не хотят чинить мосты на собственные средства. Один мещанин умер от побоев, а четверых, в том числе и самого искусного в Корсуне кузнеца, забрали в замок, а там, должно быть, пытают. Человек десять мужчин и женщин тяжело ранены.

— И казаки теперь, уважаемый пан, взялись сами хозяйничать в городе. Урядники удрали в замок, а двое из них лежат связанными в магистрате. Мы вот охраняем тут, а братья казаки хотят ворваться в замок, чтобы освободить задержанных мещан и казацкого кузнеца, если они еще живы…

Хмельницкий только разводил руками. Потом он сообразил, что сейчас может помочь обеим сторонам.

— Постойте, панове казаки, — дружелюбно предложил он. — Я мог бы убедить здешних панов урядников не причинять зла кузнецу и мещанам. Понятно, погорячились люди, защищая собственное добро. Наказывать за это — значит толкать людей на бунт!..

— А кто ответит за умершего? — спросил пожилой казак, которого звали Сидором.

Его поддержали еще несколько человек. Снова раздались возмущенные голоса, как и в первые минуты встречи.

— Закон, карающий за убийство человека, должен быть единым в государстве, — неожиданно для самого себя высказал Хмельницкий услышанную им только сегодня из уст Яцка мысль, с которой он был не вполне согласен. Хмельницкий даже удивился, что при данных обстоятельствах она была повторена им вполне чистосердечно, без малейшего раскаяния.

Раздались возгласы: «Верно!», «Единый закон!», «К ответу!»… Тревога охватила Хмельницкого, так внезапно поддержавшего справедливые требования взбунтовавшихся корсунцев.

Никто из присутствующих не заметил, что сразу после того, как Хмельницкий соскочил с седла, к толпе тихонько подъехал на своем небольшом карем жеребчике Зиновий. Все были так возбуждены, что не слышали, как он сошел с коня и поставил его рядом с отцовским. Только после того, как казаки успокоились, одобрив суждение Хмельницкого о законе, а жеребчик Богдана, играя, укусил отцовского коня ниже колена и тот заржал, — все оглянулись и увидели подростка.

— Сынок? — спросил кто-то.

В первое мгновение Хмельницкого рассердило, что сын слышал весь этот разговор. И в то же время его сердце наполнилось отцовской гордостью. При других обстоятельствах он накричал бы на Зиновия, отругал как следует, но сейчас не стал этого делать. А сын не скрывал восхищения своим отцом и, высоко подняв голову, разглядывал казаков. Лучи заходящего солнца отражались в его глазах, и они не по-детски горели, как у орленка, который впервые силится расправить крылья и вылететь из гнезда следом за отцом.