Хмельницкий. Книга первая - [166]

— О войне с турками? Уже знаю, пан Михайло. Я не сказал Богдану об этом, не желая его волновать, — также шепотом ответил Максим.

— Но среди этих посланий есть наказ старостам…

— Старостам поднять ополчение? И это мне известно, поэтому-то я и хотел увезти отсюда Богдана, чтобы он не принимал участия в войне, находясь в таком угнетенном состоянии, — снова перебил его Кривонос.

Подстароста хотел было еще что-то сказать, но умолк. Какое-то время он колебался, а потом, отвернувшись от атамана, прошептал:

— Есть наказ, разосланный по всем дорогам, волостям и городам… схватить Максима Кривоноса, как… как врага Речи Посполитой… Наказ у меня, и… только до завтрашнего дня я могу утаить его от сотника Скшетуского, нарочного от пана Станислава Конецпольского, прибывшего с указами Жолкевского, теперь уже великого коронного гетмана!.. А Богдана ведено отправить в войско его милости пана Конецпольского как драгомана при польном гетмане.

— Спасибо, пан Михайло… Сию же минуту уезжаю из Чигирина! Сердечно, как сын отца, еще раз благодарю пана Михайла за доброту человеческую… — Они обнялись и расцеловались.

— Прощаешься, Максим? — спросил встревоженный Богдан.

— Должен спешить. Пан Михайло сказал мне, что ты уезжаешь с ним в Киев. Пан коронный гетман, очевидно, хочет, чтобы ты, мой друг, послужил Речи Посполитой. Прощай, пора уже тебе и за ум взяться. С умом и беда не страшна. А в Сечи я разузнаю о твоем джуре у дозорных пана кошевого. Прощай, тороплюсь до захода солнца выехать за ворота чигиринской крепости…

Подошли к оседланным лошадям, возле которых стояли казаки, сопровождающие атамана, и обнялись, словно расставались навеки. Максим шепнул:

— Хороший у тебя отец, Богдан. Береги его всей силой своей молодости!

— Что случилось? — забеспокоился Богдан.

— Он тебе все расскажет, прощай…

Максим взял из рук казака свой пояс с саблей, туго затянулся, воткнул сбоку два пистоля, люльку и легко вскочил в седло.

5

Более двухсот вооруженных казаков выставил чигиринский подстароста, получив приказ Даниловича направиться в Бар, чтобы там присоединиться к войскам и ополчению. Он взял с собой и сына, несмотря на протесты и слезы Матрены.

— Затоскует он здесь и погибнет, Матрена. Должен увезти…

В душе Михайло Хмельницкий питал надежду встретиться в войске со своим старым хозяином — вельможей Жолкевским. И эта встреча, мечтал слуга Короны, наверное, решит дальнейшую судьбу его образованного сына.

Богдан обрадовался предложению отца ехать с ним. Проезжая через Киев, он непременно наведается в Свято-Иорданскую обитель.

И что же? Только еще больше разбередит незажившую сердечную рану. Как сильно чувство первой любви и какую боль причиняют сердцу неожиданные, страшные удары судьбы!

С разрешения отца он выехал в сопровождении двух казаков на день раньше. А почувствовав полную свободу, сразу преобразился. Вернулась прежняя сила, появилось желание сразиться со своим злейшим врагом, стал шутить с сопровождавшими его казаками. От Корсуня Богдан направился в Терехтемиров, к переправе через Днепр. Ему захотелось встретиться в Переяславе с Якимом Сомко, увидеть маленькую Ганну…

«Маленькую? — неожиданно пришла ему в голову мысль… — Ведь прошло уже… Сколько же теперь ей лет?» Переправившись через Днепр, он торопился до заката солнца приехать к Сомко. Нетрудно было установить, что этой «маленькой Ганнусе», может, теперь уже около двадцати лет. Как бы эта голубоглазая девушка не заставила сильнее забиться его раненое сердце, подумал Богдан.

И уже на улице, пересекавшей площадь, где когда-то находились магазины Сомко, хотел было свернуть на киевский шлях. Наверное, и свернул бы, навсегда распрощавшись с трогательными воспоминаниями о приятной встрече в доме Сомко…

— Доброй вам дороги, пан Богдан! — услышал он позади себя и вздрогнул, точно пойманный на месте преступления.

— Пан Яким?.. — Богдан вмиг соскочил с коня, передав поводья казаку. — Пан Яким, Яким!.. — взволнованно повторял он, едва не захлебываясь от нахлынувших чувств.

Они взялись за руки и отступили на шаг, чтобы лучше разглядеть друг друга. Яким теперь очень походил на своего отца, старого купца Семена Сомко. Такие же подстриженные под горшок волосы на голове и густые, опущенные книзу рыжеватые усы. Огрубели и когда-то нежные, но такие же, как у отца, толстые губы. Только давно зарубцевавшийся шрам на виске делал выражение его лица несколько иным, чем у отца. И этот шрам ярко воскресил в памяти прошлое, такое хорошее, золотое прошлое, когда сердце еще не знало ни забот, ни печали.

— Ну что же, пан Яким?.. Как там поживает ваша хозяйка Ганнуся? Наверное, и не узнаю ее теперь, — растроганный встречей, спросил Богдан.

А Яким опустил руку, носком постола ковырнул корешок козельца, росшего под тыном. И, не глядя на Богдана, совсем упавшим голосом произнес:

— Ганнуся?.. Наша Ганнуся на троицу замуж вышла за одного нашего собрата по торговому делу. Молодица уже наша Ганнуся, Богдан.

— Как же это так, пан Яким? Почему я… мог бы и на свадьбу… — чуть слышно пролепетал Богдан, подыскивая слова и сетуя на свою судьбу, что ведет с ним такую жестокую игру. Ганнуся — молодица, чья-то жена… Маленькая, маленькая, хрупкая сиротка, которую тогда хотелось спрятать у себя за пазухой и согреть теплом своего пылкого сердца. Молодица… — Тогда прощай, пан Яким, спешу в Киев, а потом в Бар, — произнес Богдан с такой серьезностью, что Сомко даже отступил, давая ему проход. Но тут же опомнился.