Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной - [227]

— Так поступали святые, — сказала Саша серьезно.

Джоан посмотрела на нее.

— Но я… я не святая.

— Да, именно это я и имела в виду. — Саша помолчала, а потом продолжила уже другим тоном: — Простите, что я так сказала. Возможно, я не права.

Джоан была немного озадачена.

Саша зажгла очередную сигарету и жадно курила, глядя в окно.

— Не знаю, — сказала Джоан растерянно, — почему я вам все это рассказываю…

— Ну разумеется потому, что вам надо с кем-то поделиться — облегчить душу, вы ведь об этом думаете и поэтому хотите поговорить.

— Обычно я очень сдержанная.

— И очень этим гордитесь, как все англичане, — с довольным видом заметила Саша. — О, вы такой своеобразный народ, очень своеобразный. Такие скромные, так стыдитесь своих достоинств, готовы признать, подчеркнуть свои недостатки.

— По-моему, вы немного преувеличиваете, — возразила Джоан.

Она вдруг ощутила себя истинной уроженкой Британии, не имеющей ничего общего с этой экзальтированной бледнолицей женщиной, которая сидела в противоположном углу купе и с которой всего несколько минут назад она поделилась своими самыми сокровенными переживаниями.

— Вы пересаживаетесь на Симплонский Восточный экспресс? — поинтересовалась она светским тоном.

— Нет. Я ночую в Стамбуле, а затем еду в Вену. Не исключено, что там и умру, но, возможно, и нет, — объяснила Саша беспечно.

— Вы хотите сказать, — удивилась Джоан, — что у вас предчувствие?

— Ни в коем случае. — Собеседница расхохоталась. — Ничего подобного! Мне должны там сделать операцию. Очень сложную. Такие операции заканчиваются успешно не слишком часто. Но в Вене хорошие хирурги. Тот, к кому я еду, — очень знающий, еврей. Я всегда говорила, что глупо уничтожать всех евреев в Европе. Они прекрасные доктора и хирурги и весьма одарены творчески.

— О Господи, — охнула Джоан, — мне так жаль.

— Что я могу умереть? Но какое это имеет значение? Когда-то все равно придется умереть. А может, и не умру. Я решила: если выживу, уйду в один монастырь, о котором я слышала, с очень строгими порядками. Там не разрешено говорить, надо все время думать и молиться.

Воображение Джоан отказывалось рисовать углубленную в себя, навеки умолкнувшую Сашу.

— Скоро, когда начнется война, всем нам придется много молиться, — вдруг сказала Саша угрюмо.

— Война? — изумилась Джоан.

Саша утвердительно кивнула.

— Ну да, война обязательно будет. В следующем году или через год.

— Ну что вы, — удивилась Джоан, — мне кажется, вы ошибаетесь.

— Да нет, у меня есть очень хорошо осведомленные друзья, это они мне сказали. Все решено.

— Но где война — против кого?

— Везде. Все народы будут втянуты в нее. Мои друзья думают, что Германия победит быстро, но я с ними не согласна Победа не будет молниеносной. Я знакома со многими англичанами и американцами и знаю, что их голыми руками не возьмешь.

— На самом деле, — сказала Джоан, — никто не хочет войны.

Она произнесла это неуверенно.

— А почему же тогда существует «Гитлер югенд»?[328]

— Но многие из моих друзей бывали в Германии, и им показалось, что в нацистском движении есть много положительного, — простодушно призналась Джоан.

— О-ля-ля! — воскликнула Саша. — Посмотрим, как они заговорят через три года.

Она выглянула в окно, потому что поезд, постепенно сбавив ход, остановился.

— Смотрите, мы подъехали к Киликийским воротам[329]. Красиво, правда? Давайте выйдем.

Они вышли из вагона и остановились, глядя вниз, сквозь громадную прореху в горной цепи на голубые, окутанные дымкой долины…

Близился закат, и воздух был удивительно свежим и неподвижным.

«До чего красиво…» — подумала Джоан.

Ей захотелось, чтобы Родни оказался рядом и тоже любовался всем этим великолепием.

Глава 12

Виктория…

Джоан почувствовала, как сердце у нее застучало от волнения.

Приятно было вернуться домой.

На секунду ей показалось, что она и не уезжала. Англия, ее родина. Славные английские носильщики… Не слишком славный, но зато очень английский туманный денек!

Не романтичный, не красивый, но зато милый ее душе вокзал Виктория нисколько не изменился: знакомый вид, знакомый запах!

Ох, подумала Джоан, я рада, что вернулась.

Такое долгое утомительное путешествие через Турцию и Болгарию, Югославию, Италию и Францию. Таможенники, проверки паспортов. Разные униформы, разные языки. Она устала, да, именно устала, от иностранцев. Даже эта своеобразная русская дама, которая ехала с ней от Алеппо до Стамбула, и та под конец утомила ее С ней было любопытно, замечательно, хотя бы просто потому, что она была совсем другая. Но когда они уже ехали вдоль Мраморного моря[330] к Хайдарпаше[331], Джоан очень захотелось с ней распрощаться. Во-первых, она испытывала неловкость из-за того, что поделилась, не раздумывая, сокровенными мыслями с совершенно чужим человеком. А во-вторых, по какой-то непонятной причине рядом с Джоан почувствовала себя на редкость провинциальной. Не самое приятное открытие. Что толку было твердить себе, что она, Джоан, ни в чем ей не уступает! Она понимала, что это неправда. Ей было неловко сознавать, что Саша, несмотря на всю свою простоту, — аристократка, а она принадлежит к среднему классу — типичная жена деревенского адвоката. Что ни говори, ощущение глупое…