Хитклиф - [8]

Что-то в его тоне заставило меня замолчать. Он поднёс фонарь так близко к моему лицу, что огонь опалил мне концы волос.

— Отвечай же.

— Что это за дом?

— Это сумасшедший дом, парень, — ответил привратник. — Приют святого Николаса для душевнобольных. Здесь собраны самые буйные помешанные со всей Англии.

Я покачнулся, как будто мне со всего маху ударили в грудь дубиной. Фонарь и трость со стуком упали на землю, а джентльмен бросился ко мне, чтобы поддержать, но я вывернулся и бросился прочь от этого места!

Сумасшедший! Вот в чём дело. Жадная рука судьбы дотянулась из прошлого и схватила меня за горло.

Теперь я вспомнил или вообразил, что вспомнил (ведь безумец может считать реальностью то, чего на самом деле не было), маленькую комнатку с побелёнными стенами — свою клетку; туннель под стеной — путь к свободе, прорытый со сверхъестественной энергией бешенства и отчаяния. Пинки, ругательства, оплеухи — не ребёнок, а исчадье ада. Ребёнок, которого держали взаперти, с которым обращались, как с животным, и которого всё равно боялись. Теперь же, когда он вырос, его надо бояться и ненавидеть ещё сильнее. Неудивительно, что даже ты, Кэти, отвернулась от своей тёмной звезды и предпочла ей счастливый свет в глазах Линтона.

Улицы, которыми я бежал, стали шире, каждый дом здесь был окружён большим садом. Вокруг ни души. Только стук сапог и моё неровное дыхание нарушали тишину ночи.

Постепенно я перешёл на шаг. Даже безумцу нужен отдых. Я вошёл в самый тёмный сад и бросился на траву под деревом. В своём я уме или нет, но сейчас надо выспаться, авось наутро смогу разобраться в себе самом и яснее представить себе свою дальнейшую судьбу.

Но в ту ночь во сне (а потом и во многих других снах), к своему восторгу и ужасу, я увидел тебя, Кэти, но так, как никогда не видел в жизни. Страшен был облик той Кэти, что предстала предо мной: губы искусаны в кровь, в глазах злобное бешенство и боль утраты. Кровавые губы не шевелились, но я слышал дорогой голос из далека, будто ты улетела из этого мира, как лёгкий пух с чертополоха, и теперь, с другой стороны бытия, мучила меня обидными и странными речами.

Когда ты уходил, я стояла у стены. Капли дождя стекали мне на горло и душили меня. Ты ушёл, и я знала, что ты не вернёшься. Над болотом поднимался туман и принимал причудливые формы силуэтов — твоего и моего, как в те дни, когда мы были друг для друга всем на свете. Я увидела, как ты наклонился из облака к земле с той скупой грацией, что упоительней любого пиршества.

Поверь, я хочу тебя; поверь, мне нужен только ты; прости меня, Хитклиф, ради самого себя.

Туман поднимался от земли, проникал внутрь и лишал сил. Он висел над церковным двором в Гиммертоне длинными мокрыми клочьями. Я велела ему схватить тебя и привести домой, но ты упрямился.

Нелли всегда говорила, что этим кончится; мой замок превратится в груду развалин в наказание за мой вздорный нрав.

Туман закрыл мне глаза, и я сползла по стене в жидкую грязь. Она скользила у меня между пальцами, она окружала меня повсюду, и мне было холодно-холодно. Вот так же холодно мне будет лежать в могиле на церковном дворе. Вот что меня ждёт.

А потом ты вернёшься, правда? Лёжа под землёй, я услышу, как ты идёшь по колокольчикам, выросшим надо мной. Ты остановишься, чтобы прочесть надпись на могильном камне. Наверху будет светить солнышко, ты будешь вдыхать свежий ветер и выдыхать его вместе с весёлым мотивчиком, который примешься насвистывать перед уходом.

Нет, мой милый, не так-то просто.

Я стряхну оцепенение смерти. Я буду тянуться к тебе руками сквозь землю, как бы холодна она ни была. Я прорвусь сквозь путаницу белых корней и расчищу себе дорогу наверх, и пусть моя мёртвая плоть слезает с костей. Ничто не остановит меня, ведь моими суставами будет двигать нечто большее, чем мускулы.

Дёрн вздуется, мои пальцы прорвут его и покажутся на поверхности. Чудовищные могильные цветы, раскачивающиеся на тоненьких стебельках. Ты их видишь, но не можешь сдвинуться с места. Ты прирос к земле. Костлявые пальцы обхватывают твои ноги. Мы будем вместе. Здесь. Во тьме.

Голос стих, горящие глаза пропали, и больше я ничего не помню. Но, Кэти, если эти горестные стоны были исторгнуты из твоей груди, если сон, который я видел в ту ночь, был вещим, вроде тех, что иногда посещают святых или проклятых Богом, тогда, моя любимая, отбрось эти страницы и поспеши ко мне, чтобы ужасный вопль, эхо которого не утихло до сих пор, погрузился, утонул и утолил жажду в водовороте наших объятий.

3

Яркий солнечный свет проник сквозь прикрытые веки и разбудил меня, однако я так и продолжал лежать с закрытыми глазами. Тоска по тебе, Кэти, и по Перевалу охватила меня; мне казалось, что грудь моя разорвётся, если при зарождающемся свете дня я не увижу тебя рядом. Всё, что случилось со мной за последние несколько часов, прошло перед моим мысленным взором. На сердце было тяжело, будто я совершил ужасное преступление, которое нас разлучило; величайшее преступление из всех возможных злодеяний, ибо и разбой, и измена, и убийство пронеслись бы мимо, как пылинки, пока наши души составляют одно целое. Но где теперь моя душа? Всё, что я помню, может оказаться бредом сумасшедшего. Вполне возможно, что даже ты, Кэти, не что иное, как фантазия больного воображения, навеянная игрой лунных бликов на белой стене. Может, я никогда не покидал сумасшедшего дома и сейчас не лежу на траве под деревом, а сижу, закованный в цепи, на полу своей клетки, тереблю гнилую солому и пускаю слюни, а мой разум запутался в паутине бреда.