Хирургическое вмешательство - [61]

— Не щас, а сейчас же. Я должен написать Деду.

— Горит тебе, что ли…

Ксе решил, что ему действительно горит, и начал возмущаться.

…Ребяческое раздражение от того, что его не пускают за собственный компьютер, и нетерпение контактёра, подгоняемого интуицией — шаман спутал одно с другим, и очень надеялся, что Жень этого не понял.

В почтовом ящике обнаружился мейл от Льи.

«Ксе, — писал компетентный собрат. — Я выхожу из игры. Извини, если что. Это для меня чересчур. Если нужна будет консультация, обращайся. Но на этом всё. Дело обошлось, не бойся, но нервов мне сожгли много. К стфари добирайтесь сами. Езжайте к Менгра-Ргету, электричкой до Волоколамска, оттуда можно взять машину. Точный адрес не помню, забей имя в Яндекс, у него авторские работы по металлу, даже сайт есть».

Шаман прикрыл глаза; чего-то подобного он ожидал, но всё равно неуютно стало от сознания, что теперь он, по крайней мере до возвращения Арьи, со всеми проблемами будет разбираться один.

— Ну чего, — сказал пялившийся в монитор поверх его плеча Жень, — поехали?

В глубоких колеях стояла глинистая вода, засыпанная палой листвой. Просёлочную дорогу обступали деревья, высокая мокрая трава клонилась к ней, не давая сойти с проезжей части. Единственная сухая тропка оставалась между колеями. До сих пор машин не появлялось; Ксе надеялся, что ему и не придётся прыгать в мозглую сырость. Стояла тишь — лесная, глубокая, напоенная эхом, в нескольких шагах от дороги поднимались выкрашенные зелёной краской заборы, но посёлок казался безлюдным. Вдали потявкивали собаки, голоса их таяли в умытой дождём тишине. Наплывал вечер, над головой яснело бледное небо, облака уходили к западу, окрашиваясь светло-алым и тёмно-лиловым. За деревьями и домами не было видно солнца, лишь тени сгущались, и свет становился плотным, осязаемо-золотым. Сменилась погода, минули несколько дней зимнего холода, в покойном теплом безветрии стояли озарённые закатом берёзы; провода вдали едва слышно гудели, сплетая песню с голосом уходящего поезда, и пахло последним осенним грибом.

Водитель подбросил их до посёлка, а потом сказал, что дальше дорогу совсем развезло и дойти пешком будет быстрее — машина просто утонет. Ксе не возражал.

Теперь он дышал спокойствием Матьземли. В городе нельзя избавиться от иллюзии, что тонкий мир резко отличен от плотного, стоит только раз нырнуть с суеты городских улиц в извечный покой богини. Здесь то, что шаман понимал умом, совпало, наконец, с тем, что он чувствовал. Старый, пятидесятых годов, посёлок не был отлажен, но большая часть домов пустовала, и оттого ошибки в энергетике чувствовались неостро.

Жень шёл с полузакрытыми глазами, сунув руки в карманы сандовой куртки; лицо божонка было одновременно внимательным и расслабленным, точно он принюхивался к чему-то, выискивая среди множества запахов осеннего леса — один, единственный. На кроссовки налипла грязь, потому что он не разбирал дороги, джинсы стали до колен мокрыми; шаман надеялся, что боги не простужаются.

— Здесь шли бои, — наконец, прошептал подросток. — Волоколамское направление…

— Ты как-то чувствуешь? — спросил шаман, тоже шёпотом: не хотелось нарушать тишины.

— Папка мой дрался…

Ксе помолчал. Он о многом хотел бы спросить, но большая часть вопросов принадлежала к тем, какие задавать трудно и неловко, и сейчас уж точно не время.

— Жень, — проговорил он, глядя себе под ноги, — а твой папка когда родился?

— В семнадцатом.

— То есть, — догадался Ксе, — в новой стране — новые боги?

— Ну да, — ответил Жень, задрав голову и глядя в небо.

— Значит, твой дед…

— Над Российской империей стоял.

— А…

Ксе чуть было не спросил о шакти бога, о Матери Отваги, из чистого любопытства: шаман не совсем понимал, что она такое. Но, к счастью, не спросил, потому что услышал позади серебристое бряканье. Он оглянулся. Их нагоняла девушка на велосипеде, удивительно ловко выруливавшая по мокрой дороге с глубокими лужами в колеях. Шаман поколебался немного и окликнул её:

— Извините!

Девушка притормозила, поставила наземь ногу в резиновом сапожке, и выжидающе улыбнулась. Она была чем-то похожа на Женя, такая же золотисто-русая и голубоглазая, со смышлёным и озорным лицом. Ксе вспомнил о девочке Жене и порадовался, что не задал вопроса.

— Извините, — сказал он, — мы ищем дом Менгра-Ргета. Ну, стфари. Вы не скажете, мы правильно идём?

Она рассмеялась.

— Я-то точно правильно еду, — сказала, поиграв велосипедным звонком. — Я домой еду. Я Иллиради. Иллиради Ргет-Адрад. Менгра мой папа.

— А… спасибо, — сказал Ксе и смутился, — то есть, очень приятно.

Иллиради снова засмеялась и с непосредственным видом спросила:

— А вы зачем? Ночь скоро. То есть папа примет, у нас и переночевать можно, только странно. И без машины вы.

Ксе смутился вторично. Велосипедистка-стфари казалась ему чудесно красивой, но не из-за правильных черт лица и ясных глаз, а из-за чувства стихии: Иллиради, как и сам Ксе, находилась в ладу с Матьземлей. «Неужели шаманка? — подумал он с безотчётным теплом. — Дочь верховного жреца. У нас такого не может быть. Но у них другие законы, Анса говорил…»