Хинельские походы - [85]

Лесненко — я узнаю его по голосу — пытается найти причину бегства отряда. Он кого-то допрашивает:

— Ты первый принял команду капитана?

— Я от Плехотина принимал.

— И совсем не от меня. Я в замыкающем отделении был, а капитан впереди, — отзывается Плехотин.

— Кто еще видел, как капитана убило? — снова спрашивает Лесненко. — Кто возле него был в то время?

— Пустое! — услышал я голос Тхорикова. — Он к гитлеровцам переметнулся!

— Ну, ты эти балачки брось, Тхориков! — возмущенно произнес Лесненко, — Брось и уйди отсюда! Не мути людей и паники не делай… Хватит… В который раз портишь дело, а сам — в кусты!

— И проваливай сейчас же! Собирай свою группу, а не то… — добавил кто-то, по голосу похожий на Сачко: он сегодня шел в хвосте колонны и тоже не знал, что сталось со мною.

Мы вышли из укрытия в тот момент, когда вся группа, возмущенная провокацией Тхорикова, гудела, как потревоженный улей.

— Как мог ты сказать такую подлость? Как у тебя язык повернулся? — стараясь быть спокойным, строго спросил я у Тхорикова. Он растерянно пролепетал:

— Мне так сказали… Не обижайтесь… капитан…

— Кто вам сказал эту подлость? — наседаю я на него. — Кто?

Тхориков жмется, не говорит.

— Говорите, кто?

— Не с вашей группы. Он с моей… Я разберусь, — потрясенный, весь багровый проговорил Фисюн.

— Да, товарищ Фисюн, разберитесь… Не он ли ударил ножом нашего бойца Ральникова?

— Оставь нас, Порфирий, отойди куда-нибудь со своими сию минуту, — потребовал возмущенный Анисименко. — Уйди и ты по добру по здорову, Тхориков. Чтоб и духу твоего больше у нас не было!

Фисюн поспешил поднять своих людей и удалился. За ним поспешил и Тхориков, провожаемый враждебными взглядами партизан.

Я сразу же приступил к подробному разбору ошибок, допущенных командирами при переходе. Выяснилось, что Анисименко удалось остановить людей только в двух-трех километрах от места, где отряд поддался на провокацию. Были высланы поисковые группы за мной и Инчиным, но все они вернулись ни с чем: не имея компасов, они не смогли правильно ориентироваться на незнакомой местности. Выяснилось и другое, как уверял Плехотин: группа Фисюна, отступая, выполняла якобы мое распоряжение, переданное Тхориковым…

Усталые и голодные, возвратились мы в Герасимовку. Я постарался сделать так, чтобы отряд вошел в село поздно вечером: было стыдно показаться на глаза людям…

Утром провели открытое партийное собрание, в котором принял участие Фомич. Коммунисты и комсомольцы резко осудили тех, кто проявил трусость и сорвал наш третий Хинельский поход.

Собрание прошло бурно. Все выступавшие клялись, что не допустят больше нарушения партизанской дисциплины и своего партизанского долга.

Фомич подтвердил, что решение райкома о втором Хинельском походе должно быть выполнено безоговорочно и что первой группе предстоит сегодня же выступить в Хинель.

Резолюция, принятая собранием, клеймила позором паникеров и дезорганизаторов, призывала коммунистов и комсомольцев быть примером мужества, воинской дисциплины, стойкости в преодолении трудностей боевой жизни.

Во второй половине дня группа двинулась в опасный путь. На этот раз выступили без долгих сборов. Скромно, без проводов и «заклинаний», без заранее разведанных маршрутов, по пути, известному только мне да Анисименко — и то лишь по топографической карте. Нам предстояло пройти километров сорок лесом на запад, затем, разузнав обстановку у партизан — ковпаковцев или ворошиловцев в районе Старой Гуты, — повернуть на юг, к Неплюевским лесным дачам у Михайловского Хутора. Жизнь учила, что марши, совершаемые в тылу врага, должны проходить без длительной подготовки, быстро; партизаны должны беззаветно верить своему командиру, строго хранить тайну марша и оперативные задания.

Через сутки наша первая группа без людей Фисюна и Тхорикова вышла из Брянского леса. Руководясь исключительно указаниями магнитной стрелки, мы в течение короткой летней ночи прошли без дорог и без передышки сорок километров.

На рассвете в поселке Александровском, в трех километрах от Неплюевского леса, мы напали на отряд мадьяр, который застали спящим, и обратили его в бегство. Нам достался табун их лошадей, стреноженных на лугу.

День провели в глухой балке, не подавая признаков жизни. Затем снова пробирались по лесным тропам и к утру оказались на разъезде Неплюево. Дальше наш путь преграждало растянувшееся на пять километров болото, обходы которого стерегли еще со вчерашнего утра немцы: их гарнизоны стояли в Родионовке и Чуйкове, ожидая нашего появления.

Оставаться вблизи железной дороги было рискованно, и отряд пошел по болотистому берегу Ивотки.

Противник заметил наш маневр и открыл дальний пулеметный и минометный огонь из Чуйковки. Мины шлепались в разопревшее болото и разрывались в торфяном грунте, пули щелкали где-то вверху.

Мы ответили Чуйковке пулеметным огнем, и долина Ивотки наполнилась грохотом боя.

Палило солнце, дымилось рыжим паром болото. Партизаны, пробираясь по зыбким трясинам, вязли, проваливались в дренажных канавах, затянутых сверху нежно-зеленой порослью.

Из трех канав меня вытащили товарищи за руки. Зловонная грязь набилась за борта плаща, в карманы, заполнила рукава, полевую сумку, кобуру пистолета, тянула в бездонную жадно чавкающую топь. Не будь протянутых рук боевых друзей, гибель в таком месте — бесславный удел любого!