Хинельские походы - [84]

Сомнений не оставалось: Елена жива и продолжает следить за нами.

Наш и без этого чрезвычайно опасный поход показался теперь обреченным на провал: мы были в мешке, и о нас противник знал. Я искренне сожалел, что уступил главштабу и не пошел западным маршрутом, в обход Михайловского Хутора. Однако и возвращаться назад было нельзя. Оставалось каких-нибудь пять-семь километров, и тогда уже мы вырвемся из мешка, и до Хинельского леса останется не более десяти-пятнадцати километров.

Я поднял отряд и снова двинул его вперед по принятому маршруту. Теперь уже пошли сплошь по засеянным полям.

Идем скоро, уже чувствуется близость шляха, В непроглядной темени, куда указывает светящаяся стрелка компаса, — пусто. Черная июньская ночь поглотила весь мир. Ноющая боль в плечах и спине не оставляет меня ни на минуту. Ноги налились свинцом. Все утомлены. В ушах шум. Идущий впереди растворяется в темноте и ритме однообразного движения. Идем на слух, по инерции. Перенапряженные глаза предательски смыкаются, еле ловя бегающие в небе голубые и зеленоватые линии. Они вписывают в темную пустоту плавные полудуги, плывут вдаль и тонут столь же таинственно, как возникают. Потом снова появляются, горят, играют и гаснут. Их все больше и больше: золотистые, зелено-голубые, они сверкают близко, несутся целым роем навстречу, бьются о землю, скачут по колосистому полю, щелкают над нами.

В то же мгновенье видим хвостатую, ослепительно белую комету с раскаленной головкой. Шипя и раскидывая искры, она падет на ржаное поле, на освещенную колонну.

— Ложись! — звучит повелительный голос, покрываемый перестрелкой.

Там, где идет Инчин, уже рвутся гранаты и хлопают выстрелы.

Над колонной, над зыбким полем несется запевный рой пуль. Привычная к команде колонна, не зная еще и не понимая, что произошло, залегла.

Головное охранение Инчина наткнулось на противника. С трех сторон понеслись скрещивающиеся между собой огненные брызги; пулеметы вели огонь по заранее пристрелянным рубежам.

Я подаю вторую команду:

— Лежать! Не обнаруживать отряда!

Считаю огневые точки по вспышкам: три, пять, десять, двенадцать пулеметов стреляют длинными очередями.

Трассы пуль скрещиваются над полем, образуя причудливую сетку. Пули скачут по ржаным колосьям, скользя, как по воде, уносятся гудящими и сверкающими шмелями в пустоту ночи.

— Спокойно, хлопцы, спокойно! Огонь слепой, пули вверху щелкают, — слышу голос политрука Лесненко.

— Голову прижимай, не поднимайся, — твердит кому-то Петро, и я уверен, что на этот раз коммунисты и комсомольцы, наученные опытом внезапного обстрела, не дадут кому-либо из партизан обнаружиться и тем вызвать панику, как это случилось месяц тому назад под Воскресеновкой.

Но вот прозвучала команда: — Отходить!

— Отходить назад! — громко повторил кто-то в рядах моей группы, — Приказ капитана, отходить!

Мелькают тени — две, три… десять, еще десять… Побежали все, в том числе и мои…

— Стой! Стой! — Но топот сотен ног уже заглушает мой голос, и лишь конь, стоящий возле, ограждает меня от каблуков убегающих.

— Паршивая овца все стадо портит! — вырвалось у меня.

Еще минута, и я остался один. Продолжаю лежать, не желал быть убитым шальной пулей.

Кладу рядом с собой коня. Усталый, он храпит, пришлепывая губами.

Проходит полчаса. Пулеметы умолкли. Снова тишина. Появляется силуэт. Он блуждает по темному полю, чего-то ища. Заметив голову коня, идет к нам. Я навожу на него автомат.

— Хинель! — тихо говорит силуэт, остановившись.

— Херсон! — отвечаю я. — Кто ты?

— Лейтенант Инчин! — Он бросается ко мне.

— Инчин! Кто с тобой еще?

— Один, — говорит он и садится рядом. — Вы тоже — один?

— С тобой и с конем — трое.

— Глупо бежать под обстрелом десятка пулеметов, — оценивая положение, говорит Инчин. — И вот нате! Превратились в стадо овец… Просто срам…

— Нет, лейтенант, это не паника, а похуже.

Раскурив в кулаке по самокрутке, мы уходим, уходим назад, без компаса, который Инчин разбил при схватке у окопа.

Вскоре натыкаемся на брошенный ручной пулемет, потом на труп. Повернув лицом кверху, узнаем Ральникова.

— Ральников!

— Убит наповал… ножом в спину, — говорит Инчин. — Видите? — В голосе Инчина изумление. — Ножом? Кто бы это мог? В спину?

«Рука той», — мелькает у меня мысль.

— Пулемет возьми, а Ральникова положим в борозду, землей прикроем, чтоб не торжествовали гитлеровцы…

Блуждаем долго по незнакомым, болотистым полям, пытаясь отыскать следы колонны.

В полдень натыкаемся на дзот с пулеметом «максимом».

— Кто вы?

Секунда — и нас скосит пулеметная очередь.

— Застава отряда «За власть Советов!» — отвечают из дзота.

— А вы?

Нашему счастью нет границ. Попали к своим. В пути мы уклонились слишком вправо, к селу Негино.

Кое-как подкрепившись печеной картошкой, пошли на Суземку шляхом. К полудню натолкнулись на своих беглецов. Они лежали на опушке. Многие еще спали, хотя солнце стояло высоко, остальные — спорили.

Подкравшись с тыла, слушаем, о чем речь.

— Капитан убит и упал с лошади.

— А я говорю — нет.

— А отходить кто скомандовал?

— Я от Плехотина эту команду принял…

— Слышишь, лейтенант, — подталкиваю я локтем Инчина.

— Понял, товарищ капитан, спровоцировали, — шепчет он.