Хинельские походы - [119]

Я вырвал из планшетки карту и воткнул иглу циркуля в ветряк; другой иголкой продырявил высоту за греблей и передал команду на батарею:

— Дистанция тысяча сто! По дороге на Фотевиж! Шрапнелью, беглым!..

— Огонь! Огонь! Огонь!!! — командуют Ромашкин и Юферов, Ветряк озаряется вспышками. Грянули почти одновременно и пушка и полковой миномет.

За южной окраиной Барановки, там, где треск пулеметов уже превратился в сплошной вой, взорвалась мина, озарив на секунду тесную походную колонну и обозы.

С подсасывающим воем несутся шрапнельные пули.

— Не жалеть снарядов против угнетателей нашей Родины, — повторяет Родионов, загоняя все новые и новые снаряды в казенник орудия. Минометчики и артиллеристы перешли на прицельное поражение. Шрапнельные разрывы накрывают противника уже над бугром. Черные фонтаны земли встают после взрывов тяжелых мин над расстроенной колонной противника.

Каратели опрокинуты… Бегут назад… Справа в туманной лощине, где-то там, в тылах противника, застучали пулеметы. Левая лощина ответила тем же. Это роты Буянова и Прощакова вступают в дело.

— Прекратить огонь! — кричу я на батарею.

Мне ясно, что в лощинах наши роты расстреливают убегающих полицаев. Уже видно, как, нахлестывая коней и прячась за густыми рядами еще не обмолоченных копен, показались кони и фигуры людей.

— Связной второй роты! — зову я.

— Есть связной! — отвечает тот сияя.

— Передать командиру: поднять роту и преследовать вдоль шляха на Фотевиж, до встречи с Гусаком!

— Есть до встречи с Гусаком! — повторяет связной и исчезает.

Наказав артиллеристам и хозяйственному взводу окопаться у ветряка, я мчусь со своим коноводом вдоль Барановки, мимо горящей хаты. Ее никто не тушит: село кажется вымершим. Мы летим туда, где только что кипел ближний бой и теперь раздаются лишь отдельные выстрелы.

В лощине, у моста, мой конь шарахается в сторону и боязливо обходит бьющуюся в судорогах лошадь. Съехавшее к животу седло мокнет в луже крови.

— Чей? Наш или вражий?

— Чужой! — отвечает коновод, и мы, пришпорив озирающихся коней, скачем на бугор, терпко пахнущий пороховой гарью. Там рассыпались по полю бойцы из роты Сачко и автоматчики Инчина. Партизаны собирают трофеи. Ловят перепуганных лошадей. На повозках пулеметы, минометы, ящики с патронами. Многочисленный обоз брошен. Ездовые разбежались; покинутые без присмотра кони сцепились повозками, ржут, пугливо озираясь на выстрелы. Разливается пулеметная дробь в лощинах.

Принюхиваясь, мой конь неторопливо пробирается по шляху, усыпанному брошенным оружием, повозками, кожухами, портянками, обувью.

* * *

…После того как раздался над Барановкой гром нашей артиллерии, Гусаков и его конники пережили много тревожных минут. Всем казалось, что нужно немедленно сорваться с занятой на огородах Фотевижа позиции и лететь сломя голову туда, где ухают разрывы, выручать товарищей.

Частая стрельба артиллерии, непрерывный огонь пулеметов, рой трассирующих пуль не над Муравейной, а над Барановкой терзали сердца конников.

— Неладно там, Петро, — тревожно говорит Баранников. — Дай рвану я, враз все узнаю!

— Почекай, Коля, в такое пекло скакать — только для глупой погибели! Да и не твое дело в связных быть, командовать взводом своим тебе надо.

— Нечего чекать! Ехать надо, и точка! Всем барановским ясно, что бой в нашем селе, Вон хата загорелась! Что мы тут высидим? И партизан перебьют и хаты наши спалят! — кипел Карманов.

— А ты не пыли, Миша, да подрасти трошки! От, бачь, як грюкнуло! Узнаёшь наших артиллеристов? Вон як точно бьют! — успокаивал товарищей Петро, наблюдая за разрывом 122-миллиметровой мины.

— И чтобы все вы, хлопцы, наперед знали, — отрываясь от бинокля, пояснял Гусаков: — як понадобится капитану наша подмога, он кинет над ветряком три красные ракеты!

— Ясно. Раньше времени срываться — только дело портить, — спокойно заявил Роман Астахов. — Не для того я трое суток перевязанным мотался да баб обманывал! Надо сидеть и ждать команды!

Роман тоже был уроженец Барановки. Несмотря на свой маленький рост и молодость, он отличался отчаянной смелостью и хладнокровием и успел завоевать уважение всех конников. Дерзостью он был схож с Гусаковым, но их отличал характер: Роман говорил мало, редко смеялся, был сух и суров, меж тем как свойствами Петра были общительность и юмор.

— Эй, эй, коноводы! Ховай в яр коней! Покличем вас, як треба буде! — кричал Петро на партизан, которые вышли из своего убежища и при свете поднявшегося солнца четко выделялись на горизонте.

От шляха, где на краю поля Гусаков спрятал в подсолнухах пулемет, брызнул сноп огня.

— По ком это Толстыкин сыпанул? — спросил Пузанов.

Пулемет выпустил очередь, потом вторую, третью. К нему присоединился другой пулемет, который стоял впереди конников, справа от дороги. Почти разом с ним длинными очередями заработал третий.

Пробежав несколько шагов вперед, конники увидели, что по шляху, из-за пригорка накатывалась на них орава пеших и верховых жандармов. Они перемешивались с повозками, до отказа набитыми людьми.

Три пулемета дружно гремели, свинцовым ливнем поливая колонну. Не ожидая встречного огня, она сбилась в кучу, испуганно кружась на месте. Наконец, туловище ее резко раздвоилось и потекло направо и налево от дороги.