Химеры - [43]

— Слушай, не дури мне голову: хочешь говорить — говори, нет — так проваливай! У меня и без тебя дел по горло. В комнате уборки из-за этого чучела твоего — на пол-ночи хватит!

— Я сам все уберу! — взвился Сашка.

— Нет уж, спасибо, мне самой и быстрее и легче. Свое дело ты уже сделал — припер птенчика, чтоб матери жизнь медом не казалась!

Тетка была в своем репертуаре, но почему-то Саня не только не обижался на неё — он любил этот её деланно-возмущенный тон. Почему-то именно в такие моменты он особенно чувствовал, с какой нежностью она к нему относится. А он… он и сам понял теперь, какой дорогой человек для него тетя Оля, как они сблизились за последнее время… Да, пожалуй, к ней можно обратиться со своей сумасшедшей просьбой, она поймет. И потом, это ведь ради мамы!

— Так вот, я тут подумал… мама по-моему до сих пор отца любит. Фотографию его чуть ли не каждый день разглядывает… Я понимаю, они расстались очень давно, у него, наверное, семья, дети… Но он даже не знает, что у него сын в Москве! Она ему не позвонила, не написала. Решила сама за двоих, понимаете…

— За троих, — очень тихо, совсем другим тоном — грустным, серьезным поправила его тетка.

— Ну да, за троих. Я не хочу в это лезть, это её выбор, но все-таки… Вы не знаете адреса этого… в общем, отца моего? Или телефона? Ведь что-то у матери должно же остаться, хоть какие-то концы. Ну, хотя бы фамилия, отчество… Зовут его Ашот, это я узнал.

— Ну, ты и прохвост! — все с той же грустью покачала головой тетя Оля. — Подглядывал значит за матерью…

— Да, я не хотел. Это как-то само собой получилось.

— Угу, все подобное как-то всегда само-собой получается, а ты вроде бы и не при чем… Ладно, это все пустые слова, суть в том, что ты теперь знаешь… Говоришь, нет ли его телефона? У меня, естественно, нет, а у матери… думаю, знает она его адрес. Не говоря уж об имени-отчестве. И что, ты хочешь связаться с ним?

Вот уж точно — не в бровь, а в глаз! Сашка до этой минуты и сам толком не знал, чего добивается. Позвонить и сказать: здравствуйте, вы мой папа! Чушь несусветная… Но какая-то идея его осенила, когда он затеял этот разговор? Надо это обдумать! А если появится зацепка реальная — вот тогда и решение принимать…

— В общем, задачу я поняла, попробую с этим к Ларе подкатиться. Стану её пытать — не сейчас, понятное дело, а когда она хоть немного оправится. А теперь дуй к себе, засиделись мы — уж половина десятого.

Сашка поднялся из-за стола и внезапно кинулся к тетке на шею, прижался к ней… Раньше таких телячьих нежностей за ним не водилось. Она потрепала его по волосам, чмокнула в щеку и легонько подтолкнула к двери: видно почувствовала, что у него в глазах защипало, и дала парню возможность с достоинством удалиться, не показывая своей слабости.

Он принял душ и лег, измученный волнением этого дня. И глаза как-то сами собой стали слипаться… он поворочался, потом усилием воли заставил себя разлепить тяжелые веки и поглядел, как там вороненок. Тот притих в своей коробке — наверно, дремал.

— Не боись, Дуремар, завтра мы с тобой будем лечиться! Скоро летать начнем…

Сашка выговорил это «начнем», уже проваливаясь куда-то, и скоро уж спал мертвым сном.

… И во сне он летел над городом. Кружил над железнодорожными путями, над вокзалом с зелеными крышами… Потом очутился в комнате с высокими потолками и старинной мебелью красного дерева. У кровати на маленьком круглом столике на витой ножке стояла очень красивая лампа под шелковым абажуром. Этот абажур, точно факел, держала полуобнаженная бронзовая дева, высоко поднявшая правую руку, а левой поддерживавшая тунику на груди. Над кроватью висела картина в тяжелой старинной раме, на ней были изображены развалины какого-то замка, увитые диким плющом, а на переднем плане у ручейка под сенью деревьев пристроились двое влюбленных. На противоположной стене висел овальный портрет — акварель. А на портрете… на портрете была Маргарита! Или, во всяком случае, кто-то на неё ужасно похожий! Наверное, бабушка или прабабушка, потому что портрет был написан явно очень давно… Он шарахнулся в сторону, захлопал крыльями, пытаясь удержать равновесие, на шкаф налетел! Потом все-таки опустился на пол и, цокая кривыми, острыми как бритва когтями, прошел к тому месту, откуда лучше всего можно было видеть портрет в свете лампы. Красавица на портрете глядела на него как живая! И улыбалась. Задорно так, весело! Он снова взмыл в воздух, подумал, что здесь, в этой комнате, размах крыльев мешает ему… и тотчас почувствовал, какой странной легкостью и свободой исполнилось тело… как будто он стал прозрачным, невидимым, а помех и препятствий материального мира больше нет для него!

И тут… в комнату вошла Маргарита. Она была в полупрозрачной шелковой ночной рубашке, распущенные волосы золотым водопадом раскинулись по плечам… Зевнула, выглянула в окно, поглядела на небо, штору задернула… Потом перекрестилась на иконку Божьей Матери в изголовье кровати, легла. И тут же уснула.

Марго спала, он склонился над ней… и тут же дикое острое желание взлететь и спикировать вниз пронзило его! Впиться в эту желанную плоть, взять ее… а потом растерзать! Правда, в одном была незадача: как терзать он прекрасно знал, но как овладеть этой плотью — нет, в этом опыта не было… Ничего, природа подскажет! Он колыхался над нею легкой бесплотной тенью, и желание разорвать на куски это теплое тело постепенно пересиливало, одолевало другое…