Хикикомори - [56]
Впервые я, находясь на взводе, логинюсь в свой старый мир. В нем не так уж много того, что меня бы интересовало, что я еще в точности не продублировал бы в новом месте обитания. Кроме Яна и Ким. Ищу Яна в Интернете. Он старательно заархивировал самого себя в виде сотен фото: Ян с мешком хлопка в руках, Ян с бутылкой пива «Фостерс» в руке, Ян, обнимающий курчавую девушку с кольцом в носу и татуировкой в виде цветка на шее. Ян играет на диджериду. Ян на фоне красноватой горки. Ян, улыбающийся во все тридцать два зуба. Ян делает сальто назад. Ян без Ким. Ян с высокой, плечистой девушкой на заброшенной остановке. Ян отпускает волосы. Ян с фонариком в пещере со сталактитами. Ян на фоне самолета авиакомпании «Будда Эйр». Сильнее всего я хотел бы донести до него, что все это у него могло бы быть и здесь, в Мире ◯, и даже много больше, много разнообразнее и насыщеннее – не нужно было бы ни ждать, ни напрягаться, ни тратить деньги.
Но нет, друг шлет мне видео, на котором он стоит у подножия горы и машет руками, указывая на вершину. Рюкзак на его спине подозрительно шатается, если он и дальше будет так дергаться, того и гляди оторвется.
– Вон там подъем, – говорит он. Я уже сто лет не слышал его голоса, и у меня по спине бегут мурашки. Камера – интересно, кто снимает? – наезжает на иссеченную ущельями скалу; пик скрывает плотная завеса облаков.
– А вон там – монастырь Чонг-Гу, – продолжает он. Не вижу вообще ничего, кроме какого-то пикселизованного коричневого пятна на фоне покатого склона, и думаю, что наверняка не монастырь его привлек, а возможность заняться альпинизмом. – Там у нас комната, прямо в самом сердце. Мы и за тебя вложились. Можешь к нам присоединиться, – друг ухмыляется. – У подножия Сянь Найжи и для тебя найдется местечко! Через полосу экзаменов тебя все равно удалось протащить, так что теперь у тебя времени полно, не так ли?
Поскольку курить я бросил, я вместо этого нарезаю круги по периметру своего дома на дереве. Представляю монастырскую келью у подножия священной горы и ее скромное убранство. Представляю людей, туристов, представляю Яна, сидящего на незамысловатом деревянном стуле и глядящего в монастырский сад, на уходящий за ним крутой подъем. Перед ним раскрытая книга. Возможно, на время выходных он даже дал обет молчания. Никакого вай-фая, никакого запоздалого письма о зачислении, никакой рождественской суеты. Нет и уверений в том, как хорошо все бросить и отправиться на край света, взглянуть на мир со стороны. Ян смотрит на дверь. Семьдесят два часа полнейшей изоляции и поисков себя за триста пятьдесят долларов. Подъем, разумеется – рай для скалолазов. Как бы он хотел на нее взобраться, там, у подножия священной горы, где кончается асфальт четырехполосного шоссе, которое с недавних пор можно обнаружить по навигатору.
Видео тем временем продолжается.
– Пока еще все не началось, – прошу прощения, что не началось? – Ты совершенно свободен! – Только у Яна может быть такая широченная улыбка. – Давай, выползай, – говорит, – тебе понадобится только рюкзак, – говорит, – и хороший путеводитель.
При слове «путеводитель» мне вспоминается игра «Горячо или холодно».
– Ким тебя простила, – говорит. – Когда ты придешь, она будет ждать тебя у подножия Сянь Найжи, – говорит. – Мы трое, – говорит.
Мне больше и думать не надо: этого попросту не может быть. Ким никогда не отправилась бы «искать себя» за столько километров. Ей в тысячу раз милее был бы Мир ◯.
И вместо того, чтобы заботиться о своем мире, вместо того, чтобы искать способ усовершенствовать его так, чтобы он стал для Ким единственно возможной реальностью, я вынужден тратить последние силы на поиски пропитания, поскольку поставки еды и питья прекратились. Мать больше не считает необходимым поддерживать собственного сына. Никакого тебе здорового распорядка на неделю, никаких лакомств для питомца, никаких целебных настоев, отцовских пастилок, к которым я уже так привык. Несмотря на то что спасение зверя было делом рук отца, он тоже за это время успел отвернуться от нас, успел нас предать: ни таблеток, ни космического пайка, ни фирменных мазей Тегетмейера, и даже капельниц уже давным-давно не было. Видимо, он во мне глубоко разочарован. С тех пор как папа исключил животное из своей программы по оживлению и восстановлению, оно все хиреет и хиреет, и когда оно ползает по комнате, вокруг матраса, по часовой, за ним, словно за улиткой, тянется склизкий зеленый след анальных выделений. Вокруг матраса – это семьдесят шесть семенящих шажочков. И так круг за кругом.
И вот внезапно все исчезло. Когда что-то подходит к концу, я становлюсь сентиментальным. Я написал море посланий, в которых просил мать дать мне продержаться еще хоть немного. Никакой реакции – кроме разве что того, что она сминала записки еще у порога, демонстративно швыряла на пол и шлепала дальше. Это было вовсе не обязательно. Но повторялось раз за разом. «Они вновь хотят испытать меня, – подумал я, – или же они утратили веру в свой проект». Я решил удвоить прилагаемые усилия. В конце концов, игуана хотела пить.
