HHhH - [36]
— Все высшее офицерство за него. Знаешь, Йозеф, им ведь разрыв с чехами сулит быстрое продвижение…
— В армии никто и не пикнул — ни командование, ни в войсках. Поскольку мы — новая словацкая армия, мы обязаны подчиняться новому независимому правительству, это нормально.
— Мы так давно хотели независимости, не все ли равно, каким путем мы ее получили! Так чехам и надо! Если бы они больше нас уважали, может, ни до чего подобного дело бы не дошло! Ты прекрасно знаешь, что все лучшие посты всегда доставались чехам, в правительстве, в армии, в любых учреждениях — да везде! Это омерзительно!
— В любом случае это был единственный выход. Если бы Тисо не сказал Гитлеру «да», с нами расправились бы, как с чехами. Согласен, это похоже на такую… полуоккупацию, но, в конце-то концов, автономии у нас теперь больше, чем было при них.
— А ты знаешь, что в Праге объявили официальным государственным языком немецкий? Там закрыли все чешские университеты, там запретили всякую чешскую культурную деятельность, и там даже расстреляли студентов! Тебе такого хочется? Поверь, это было лучшее решение…
— Это было единственно возможное решение, Йозеф!
— С какой радости мы-то должны были сражаться, если Гаха сам предложил капитуляцию? Мы просто выполняли приказы.
— Бенеш? Ну да, ну да, только ведь он продолжает себе спокойненько воевать, сидя в Лондоне, так куда проще. А мы, бедолаги, остаемся здесь.
— И вообще это все из-за него! Разве он не расписался под договором в Мюнхене? Вспомни, вспомни, разве не он послал нас сражаться за Судеты? Тогда наша армия, может быть… я говорю «может быть»… тогда мы, может, и могли бы противостоять немецкой армии… но сегодня — сегодня что мы можем сделать? Ты видел, какой численный состав у люфтваффе?[122] Знаешь, сколько у них бомбардировщиков? Им ничего не стоит сюда войти — как ножу в масло, они от нас мокрого места не оставили бы.
— А я не хочу умирать ни за Гаху, ни за Бенеша!
— Ни за Тисо!
— Ладно, вот смотри. Вот шатаются у нас по городу несколько немцев в мундирах — и что? Не могу сказать, будто мне это нравится, но все-таки это куда лучше настоящей военной оккупации. Пойди спроси у своих чешских дружков!
— Я ничего не имею против чехов, но они всегда считали нас быдлом, деревенщиной. Когда я однажды был в Праге, эти ребята делали вид, что не понимают меня из-за акцента! Они всегда нас презирали. Ну и пусть теперь как хотят, так и выпутываются со своими новыми соотечественниками! Посмотрим, как им понравится немецкий акцент!
— Гитлер получил то, чего хотел, и сказал, что ни на какие территории больше претендовать не будет. А мы… мы никогда не были под Германией, но ведь если бы не он, то нас сожрала бы Венгрия. Надо смотреть правде в глаза, Йозеф.
— А чего ты, собственно, хочешь? Устроить государственный переворот? Да ни одному генералу не хватит на это храбрости! А потом что? Мы сами справимся с немецкой армией, прогоним ее? Или ты считаешь, что Англия с Францией полетят нам на помощь? Мы их целый год ждали!
— Поверь нам, Йозеф! У тебя нормальная спокойная профессия, возвращайся в Жилину, найди себе хорошую девушку и плюнь на все на это. В общем-то для нас все не так уж плохо кончилось.
Габчик уже допил пиво. Час поздний, они с друзьями малость набрались, на улице валит снег… Он, собравшись уходить, встает, прощается со всеми и идет одеваться. Но когда девушка-гардеробщица снимает его пальто с вешалки и протягивает ему, к Габчику приближается один из собутыльников и принимается нашептывать:
— Слушай, Йозеф, когда у чехов после прихода немцев провели демобилизацию, некоторые отказались возвращаться к гражданской жизни. Может, из патриотизма, а может, побоялись оказаться безработными, поди знай. Как бы там ни было, они перебрались в Польшу и создали там армию освобождения Чехословакии. Опять же поди знай, чего они стоят, но мне известно, что в этой их армии есть и словаки и что база у них в Кракове. Ты же понимаешь, примкнул бы я к ним, меня считали бы дезертиром, и потом, не могу ведь я оставить жену и ребятишек. Но будь мне столько лет, сколько тебе, и будь я свободен, да… Тисо — тот еще мерзавец, я и сам так думаю, и большинство наших парней. Не все стали нацистами, понимаешь… Но мы сдрейфили, чего уж там… В Праге вроде бы делается и правда что-то ужасное, там казнят любого, кто покажет, что недоволен. А я, видишь ли, хочу попробовать приспособиться к ситуации, особо не усердствуя, я хочу жить спокойно. Пока нам не предлагают депортировать евреев…
Габчик улыбается приятелю, благодарит его, надевает пальто и выходит. На пустынной улице темно, снег скрипит под ногами.
Вернувшись в Жилину, Габчик принял решение.
Вот он по окончании рабочего дня как ни в чем не бывало прощается с товарищами, почему-то отказавшись от ритуала — похода в соседний бар, наскоро забегает домой, чемодан не берет — только небольшой рюкзачок, надевает два пальто одно на другое, зашнуровывает самые прочные башмаки из тех, что у него есть, — солдатские, выходит и запирает за собой дверь. Потом он появляется у одной из своих сестер — у той, с которой он ближе, одной из немногих, кто в курсе его планов, и отдает ей ключи. Сестра наливает ему чаю, и он молча пьет. Отставив пустую чашку, поднимается, сестра обнимает его, плачет. Он отправляется на автовокзал, ждет там автобуса, который повезет его на север, к границе. Выкуривает несколько сигарет. Он совершенно спокоен. Он не один на перроне, но никто не обращает на него внимания, несмотря на странный вид: он слишком тепло одет для мая месяца. Подходит автобус. Габчик входит в салон и садится. Двери закрываются. Автобус, урча, трогается с места. Габчик смотрит в окно, как отдаляется от него Жилина, которой он никогда больше не увидит. Позади, на пасмурном небе, вырисовываются романские и барочные башни исторического центра. Бросая последний взгляд на Будатинский замок, построенный у слияния двух из трех рек, омывающих город, он и предположить не может, что в ближайшие годы этот замок будет почти полностью разрушен
