Хендерсон, король дождя - [69]

Мои щеки ввалились; разноцветные усы торчали во все стороны. Я подчас вёл себя как ненормальный и нёс всякий вздор. Или садился и играл с львёнком, которого назвал Дахфу. Ромилайу занимался припасами. У меня на это не хватало ума. Зато, когда доходило до серьёзных вещей, мой мозг работал с поразительной чёткостью. На ночь я пел львёнку в качестве колыбельных «Пьеро», «Мальбрук в поход собрался» и прочие песенки из своего детства. Я очень боялся — а Ромилайу надеялся, — что малыш не выдержит такой жизни, заболеет и умрёт. Однако Бог миловал. У нас были копья, и Ромилайу удалось подстрелить несколько птиц. Однажды мы подбили даже пернатого хищника и устроили пир.

И наконец на десятый день путешествия (так сказал Ромилайу, сам я потерял счёт времени) мы добрались до Бавентая. Белые, как яичная скорлупа, каменные стены и бронзовые арабы с удивлением созерцали нашу материализацию на подступах к городу. Я, на манер Черчилля, салютовал всем и каждому поднятием двух пальцев (знак победы), время от времени разражался хриплым смехом и поднимал в воздух за шкирку маленького Дахфу — напоказ молчаливым мужчинам в чалмах, женщинам, у которых не было видно ничего, кроме глаз, и темнокожих пастухов.

— Оркестр сюда! — крикнул я всем сразу. — Музыку!

Вскоре я провалился в забытьё, но перед этим успел взять с Ромилайу торжественное обещание позаботиться о маленьком звере.

— Он для меня — Дахфу. Пожалуйста, Ромилайу, пусть с ним ничего не случится! Это меня убьёт. Я не угрожаю тебе, старина, я так слаб, что могу только умолять.

Ромилайу заверил меня, что мне не о чем беспокоиться.

— Во-кей, сэр.

— Видишь, я научился умолять. Я уже не тот, что прежде.

— Минуточку, Ромилайу, — окликнул я его с кровати (мы остановились в чьём-то доме). — Скажи мне — это судьба?

— Что, сэр?

— Настоящее. Смысл. Высшая справедливость. Рано или поздно она обязательно наступит. Я — не то, чем воображал себя.

Ромилайу хотел сказать что-то утешительное, но я продолжил:

— Не надо меня утешать. Потому что сон души взорван, и я стал самим собой. И без всякого там пения мальчиков в церковном хоре. Но вот что хотелось бы знать. Почему за это нужно бороться? Ничто не требует от человека стольких трудов и борьбы, как обретение себя. Мы обрастаем болячками…

Я прижал к груди львёнка, отпрыска моего лютого врага, и, уже засыпая, пробормотал Ромилайу:

— Не подведи меня, дружище.

Я передал ему львёнка и отключился. Это был сон не сон, обморок не обморок, с галлюцинациями и видениями. Тем не менее я постоянно помнил и повторял в бреду: мне нужно вернуться к Лили и детям. Я заболел тяжёлой формой ностальгии. Ибо что такое вселенная? Она огромна. А мы? Ничтожно малы. В таком случае, почему бы мне не находиться дома, рядом с любящей женой? Даже если она только притворяется, что любит, это лучше, чем ничего. В любом случае, я испытывал к ней очень тёплое чувство. Вспоминал её в разных ситуациях. На память приходили её излюбленные сентенции о том, что такое хорошо и что такое плохо, как надо себя вести, о жизни, смерти и так далее. Но, наверное, дело было не в том, чтО она говорила, а в том, что я все равно не мог бы не любить её. Меня не оттолкнули бы даже самые нудные её проповеди.

Часто подходил Ромилайу, и даже в худшие моменты моей горячки его чёрное лицо казалось мне сделанным из небьющегося стекла, прошедшего через все стадии закалки.

— Ромилайу, — пробормотал я однажды, — ты живёшь по законам ритма. Правая рука вперёд — левая рука вперёд; за вдохом следует выдох; систола сменяет диастолу; ноги выделывают танцевальные па, руки играют в ладушки. Опять же, времена года. И звезды, и все такое прочее. Приливы, отливы и прочая дребедень. Ты должен жить по их законам, иначе тебе крышка. Все мы подвластны ритму. Худшее в нас то и дело возвращается. Но король верил, что я исправлюсь. Хватит корчить из себя мученика. Мошки лесные должны стать моими кузенами. Ах, Ромилайу, даже Смерть не знает, сколько на земле мертвецов: она не проводила переписи. Но они присутствуют в наших мыслях — это и есть бессмертие. Они живут в нас и через нас. Но у меня разламывается хребет. Я взвалил на себя слишком тяжкий груз. Это нечестно — как же тогда «грун ту молани»?

Вместо ответа Ромилайу показал мне львёнка. Тот благополучно перенёс лишения и имел исключительно бодрый вид.

Провалявшись несколько недель в Бавентае, я пошёл на поправку. И вскоре сказал своему проводнику:

— Ну, парень, мне надо сваливать отсюда, пока львёнок не превратился в льва. Иначе ему путь в Штаты будет заказан.

— Нет, сэр, нет. Вы ещё очень больной.

— Действительно, я далеко не в лучшей форме. Но я выкручусь. Это всего лишь болезнь. Скоро все пройдёт.

Ромилайу долго не соглашался, но в конце концов я уговорил его отвезти меня в Бактале. Там я купил себе брюки, а в миссии мне дали сульфа— какой-то препарат, и с дизентереей было покончено. На это ушло несколько дней. Потом я вместе с львёнком завалился на заднее сиденье «джипа», и Ромилайу отвёз меня в Эфиопию, в Харар. Там я истратил несколько сотен долларов на подарки для Ромилайу и завалил ими «джип».