Хендерсон, король дождя - [40]

— Вам нравится мой перстень, мистер Хендерсон?

— Он очень красивый…

— Что вы предлагаете со своей стороны?

— Я прихватил наличные деньги, но они вас вряд ли заинтересуют. Опять же, «Роллфлекс»; я им почти не пользовался — так, несколько кадров. Или вот мой автоматический пистолет, «магнум-375», с оптическим прицелом.

— Не думаю, что смогу им пользоваться.

— Дома у меня есть несколько великолепных свиней тамвортской породы…

— В самом деле?

— Кажется, это вас не интересует?

— Предпочёл бы что-нибудь более личное.

— Ах да. Такое, как перстень… Если бы я мог поставить на кон свои неприятности, ничего более личного не сыскать. Хо-хо. Впрочем, я бы не пожелал их даже злейшему врагу. Что ж, давайте подумаем: какая из моих вещей могла бы пригодиться вашему величеству? Ковры? У меня в студии лежит один, просто замечательный… Алый бархатный халат. И даже скрипка Гварнери.

О! Могу предложить два замечательных портрета: мой собственный и моей жены.

Писанные маслом.

Я думал, он не слушает, но король прокомментировал это так:

— Не исключено, что у вас так и не найдётся ничего подходящего.

— В таком случае, если я проиграю?..

— Это будет занятно.

Я ощутил тревогу. Король усмехнулся.

— Ладно, договорились. Перстень против двух портретов. Или нет, сделаем лучше так. Если вы проиграете, то ещё некоторое время будете моим гостем.

— Какое время?

Он отвёл глаза.

— Ну, это пока ещё чисто теоретически… Оставим вопрос о продолжительности визита открытым.

В это время послышались то ли сердитые, то ли просто воинственные возгласы, и я понял: лёгкая часть программы закончена. Несколько дикарей с чёрными султанами из перьев принялись стаскивать чехлы со статуй богов. Как я понял, это делалось с нарочитой небрежностью. Потом началась забава. Туземцы прыгали рядом, норовя отдавить статуе ноги, а идолов поменьше использовали как кегли. Боги безропотно сносили все издевательства. В то же время они сохраняли достоинство тайны. Они имели власть над воздухом, горами, огнём, растениями, скотом, удачей, болезнями, облаками, рождением и смертью. Черт побери, даже ничтожнейший из них, ныне валявшийся в пыли, чем— нибудь да управлял. Возможно, племя хотело выразить ту мысль, что перед богами нужно являться такими, как есть, выставляя напоказ все свои пороки. Но, если я и ухватил общую идею, то счёл её ошибочной. Дешёвка! Я сам натерпелся от богов, но все равно не стал бы так себя вести. Впрочем, я сидел и всем своим видом показывал, что это не моё дело.

Наизгалявшись над мелкими божками, шайка вандалов перешла к большим статуям, однако не справилась и обратилась за помощью к болельщикам. Силачи один за другим спрыгивали на арену, чтобы попытаться свалить идола и вывалять в грязи. Наконец остались только две статуи: повелитель гор Гуммат и богиня облаков Мумма. После того, как все до одного богатыри потерпели фиаско, на арену вышел великан в красной феске и щегольском клеёнчатом суспензории.[14] Быстрым шагом, раскинув руки, он подошёл к Гуммату и распростёрся перед ним на земле — первое проявление почтительности за весь день. Потом он зашёл к статуе с тыла и просунул голову ей под мышку. Широко расставил ноги. Вытер руки о свои же колени и одной рукой ухватил Гуммата за руку, а другой упёрся в пах. Я хорошо рассмотрел его тугие, умело сгруппированные мышцы. Это был парень что надо, вроде меня самого.

— Молодец, парень! — завопил я, не в силах сдержаться. — Правильно работаешь грудью! А теперь заставь работать мышцы спины! Так! Давай! Ура! Получилось!

Победитель взвалил статую на плечо и, пройдя футов двадцать, бережно водрузил на пьедестал. А затем обратил свой взор на Мумму, одиноко стоявшую посреди арены. Это была тучная, коротконогая и грудастая дама, довольно— таки безобразного вида — чтобы не сказать уродина. Несмотря на внушительные габариты и грозный вид, она была настроена мирно; в ней даже чувствовалась беспечность. Похоже, она верила в свою неподъемность. Толпа криками подбадривала атлета. Все встали, даже Хорко и его друзья в соседней ложе. Упёршись для равновесия руками в бока, счастливая деревянная Мумма ожидала своего покорителя.

— Ты её уделаешь, сынок! — крикнул я и повернулся к королю: — Как зовут этого парня?

— Силача-то? А, это Туромбо.

— В чем дело, ваше величество? Вы не верите, что он с ней справится?

— Ему не хватает уверенности. Год за годом он поднимает Гуммата, но пасует перед Муммой.

— Сегодня у него получится!

— Боюсь, что нет, — проговорил король на своём напевном, в нос, африканском варианте английского.

Добродушная толстуха Мумма с круглым, лоснящимся на солнце лицом! Её деревянная причёска расширялась кверху, как гнездо аиста. Довольная, глупая, совсем домашняя, она терпеливо ждала того, кто бы смог её поднять.

— По-моему, — сказал я королю, — все дело в прошлых неудачах. Уж я-то знаю, что это такое!

Туромбо действительно был во власти отрицательных эмоций. Его глаза, загоревшиеся влажным блеском, когда он обхватил Гуммата, потускнели. Мне было больно видеть его морально готовым к поражению. Тем не менее, он вступил в поединок с Муммой.

По-видимому, Туромбо не страдал честолюбием, тогда как в моей груди клокотал поток… да что там поток — во мне бурлил океан тщеславных надежд! Я был уверен, что смогу поднять Мумму, и умирал от желания выйти на арену. Пусть все видят, на что я способен! Я пылал, как тот куст, который я поджёг, чтобы удивить ребятишек арневи. Прибыв к арневи и проникнувшись их бедами, я загорелся желанием сделать для них доброе дело. В дело борьбы с лягушками я вложил всю свою волю и амбиции. Я явился — или думал, что явился — в сиянии солнечных лучей, а ушёл от арневи окутанный тьмой, опозоренный — так что, пожалуй, лучше бы я подчинился первому импульсу, который ощутил при виде плачущей женщины: нужно уносить ноги! Выбросить на помойку автоматический пистолет и мою собственную свирепость — и удалиться в пустыню, чтобы пребывать там до тех пор, пока я не буду лучше подготовлен к встрече с людьми. Так нет же, я загорелся желанием помочь арневи и, в частности, одноглазой Виллатале. Это желание, искреннее и сильное, все же не шло ни в какое сравнение с тем, что я ощутил в королевской ложе, рядом с предводителем дикарей в лиловых штанах и лиловой бархатной шляпе. Я умирал от желания сделать хоть что-нибудь! И это «что-нибудь» существовало, было мне вполне по силам! Пусть даже варири с их трупами — порочнее всех жителей Содома и Гоморры вместе взятых, я все равно не мог упустить этот шанс совершить героический поступок. Пока не поздно, сделать ещё один стежок на вышивке моей судьбы. Поэтому я был рад тому, что Туромбо заранее признавал своё бессилие перед Муммой. Она моя!