Хемлок, или Яды - [144]
— Шере, - лаконично командовал махут: слон фыркал и переминался с ноги на ногу, точно учуяв в воздухе едкий запах тигра.
Августа возвращалась, лишь когда на луга опускалась вечерняя мгла и заводил свои трели козодой. Словно повинуясь силе тяготения, солнце вдруг резко скатывалось по желтому небосводу, на котором жестикулировали черные деревья, а затем исчезало на каменистом дне мелкой дремотной реки. На небо мгновенно всходили Орион и Большая Медведица, и казалось, все звезды готовы обрушиться на землю.
— Ну вот и прошел еще один день, - неизменно говорил за ужином Эдвард.
Он не страдал от скуки, а напротив, приятельствовал с ней: о каком-либо сопротивлении даже речь не шла. Однако для Августы скука была самозванкой, которую она всячески прогоняла, но та и не думала отступать. Тем не менее, Августа упорно искала иллюзорные развлечения - то в книгах, то в составлении букетов. Гостей же побаивалась, остро чувствуя зачатки неприязни и подозрительности, порождаемых ее нервным возбуждением. Маленькую скоротечную радость приносили редкие письма да каталоги товаров, ну а Кэтлин так и не сумела привязать ее к себе. Августа безотчетно поджидала починщика с двумя макаками или дхоби[229], который носил на спине мешки белья, похожие на развевавшийся плащ, и, размахивая в вытянутой руке утюгом, пускался в нескончаемые истории, настолько запутанные и внешне бессмысленные, что они напоминали абсурдное волшебство сновидений. Порой из Кашмира приходили торговцы шелками, и их навьюченные огромными тюками верблюды объедали листья в саду или склонялись к подножию веранды. Расшитые серебряной нитью туники, переливавшиеся золотыми пальметтами покрывала, сверкавшие цехинами шапочки, крошечные, изгибавшиеся лепестками домашние туфли в блестках, пояса со звеневшими бубенцами, парчовые платья цвета сухой листвы, ниспадавшие цветочными каскадами шали, широкие подбитые ватой кафтаны - разделенные на поля, словно пейзажи, увиденные с горной высоты. Августа выбирала розовые и табачные шелка, которые странствующий дарзи, гениальный подражатель, кроил по английским образцам. Торговец игральными картами предлагал закругленные кожаные листы с золотыми оттисками, сложенные в сандаловую шкатулку, и, демонстрируя качество отпечатков, проводил ими по своим жирным волосам: золото не стиралось. Приходили заклинатели змей и бродячие артисты: одни показывали борьбу мангуста с коброй, другие - обезьян в одежде, расчесывавших свою паршу, а третьи заставляли танцевать ослепленных медведей. Но самое главное - торговцы диковинами и мирутские ювелиры, просившие разрешения продемонстрировать мемсахиб свои ценнейшие сокровища.
Августа не могла оторваться от пламенного ока пряжки.
— Из Агры, мадам, прекрасный образец могольских драгоценностей. .. Пятнадцатый век, великолепная эпоха... Я отреставрировал только застежку...
Ограненный изумруд был вставлен в широкую золотую оправу с подвешенной серой жемчужиной грушевидной формы.
— Она и впрямь очень красива, но не могли бы вы сбросить цену?
— Ах, мадам! Только из уважения к вам я и так запрашиваю льготную цену! Клянусь всем, что для меня свято: я никак не могу просить меньше... Поймите, я сделал огромную скидку, из-за того что пряжка разрознена... Подобные украшения, так же, как и серьги, всегда парные, ведь ими закалывают шарф на обоих плечах... Вот так, видите?.. Вторая либо сгинула в пучине веков, либо оказалась в другой части света... Кто знает?
Сгорая от стыда за свою непомерную расточительность, Августа не смогла устоять перед соблазном. Она поскребет по сусекам и заплатит в четыре захода, а Эдварду скажет, что нашла пряжку на базаре. Это большая удача, ведь в Европе такое сокровище уже ни за что не купить!
В шесть лет Кэтлин Фулхэм была застенчивой девочкой с очень слабым зрением и боялась медведей, которых вожак заставлял плясать у садовой калитки, даже если айя смеялась и хлопала в ладоши. Узнав, что, вопреки обычаю, ее не отправят в Англию, а оставят с родителями, Кэтлин обрадовалась и в то же время расстроилась: обрадовалась, что ей не грозит неизвестность, а расстроилась, что не увидит страну, где в усеянных маргаритками лугах резвятся ягнята и где на Рождество все покрыто мягким, словно вата, снегом - точь-в-точь как в альбомах. Отца она очень любила, но разговаривал он с ней редко. Мать никогда не ругала ее, но и не лелеяла: если дочка подходила, Августа аккуратно ее отпихивала - мол, и так жарко. Но Кэтлин была очень похожа на мать, не считая более светлых, отливавших медью волос. Девочка носила крахмальные штанишки, крахмальные нижние юбки, большие белые платья из крахмального линона, спускавшиеся колоколом от шеи и перехваченные на талии фаевым поясом, который завязывали бантиком на спине. Тропический шлем закрывала гигантская шапочка из крахмального батиста, очень быстро опадавшего от сырости блином. Кэтлин всегда носила белые чулки и опойковые ботинки с ободранными носками, но изящества ей прибавляли перчатки. Она любила играть одна в саду или, реже, с другими девочками вываривать цветы, чтобы получить желтую краску, где они вымачивали носовые платки, ленты и даже клочки бумаги. Этой же краской, оставлявшей на детских платьицах невыводимые пятна, индийцы окрашивали саваны покойников, которых относили к погребальным кострам.
