Хелл - [37]

И все-таки мне хорошо дома. Я весь день брожу в пеньюаре, в комнате можно задохнуться, потому что я курю сигарету за сигаретой, но никогда не открываю окно. Лучше подохнуть от асфиксии, чем от холода. Я ничего не ем, но не голодна. Чтобы поддерживать себя, я принимаю ди-анталвик — и никакого одеревеневшего горла, никакой усталости, никакой мигрени, а чтобы окончательно проснуться, заправляюсь коксом — и опять же никакой усталости, никакой хандры. Уже три месяца так проходят мои дни. Сейчас я люблю свое лицо: щеки впали, глаза больше не блестят, их съели темные круги вокруг, губы бесцветны и разучились улыбаться. Только мои каштановые волосы остались прежними, длинные, не поблекшие, великолепные волосы, они словно вобрали в себя все жизненные соки, которые были во мне. Я тощая и такая бледная… Но мне нравится этот невзрачный облик, я аллегория своей хандры, воплощение пренебрежения к своему виду, воплощение отчаяния.

Мужчина, которого я любила, погиб три месяца назад.

Больше или меньше, но раньше я любила жизнь, потому что нас было двое.

Раньше я любила жизнь, даже зная то, что знала о ней, потому что в безмерном пространстве пустоты был он, улыбался мне он.

Теперь я нежно лелею призрак, воспоминание. Я еще думаю о нем каждый день, каждую минуту, каждую секунду… Нелепое постоянство. Я должна жить, если только это можно назвать жизнью, я должна любить, выходить к людям… Я все еще думаю о нем.

Я смотрю на людей, каждый их шаг все ближе ведет к абсурдному финалу… А в глубине души меня неотступно преследует его образ.

Никто не знал его лучше, чем я. Мы одинаково думали, мы оба ненавидели пошлость и посредственность, мы оба были пленниками денег, это сводило нас с ума, и мы оба не знали, для чего живем.

Теперь, когда его нет на этой земле, я знаю, для чего живу.

Я живу для него.

Я слабая, мне кажется, что мое тело медленно умирает. Только рассудок, полный воспоминаний, еще жив. Я предпочитаю снова и снова возвращаться мыслями к былому блаженству, а не довольствоваться проклятым настоящим.

Я не забуду твое лицо, я никогда не забуду твой голос.

В своей скорби я дрожу, как от холода.

Бедный дуралей, неужели ты не мог ехать помедленнее!

Я в ванной комнате и рисую на своем лице краски жизни. Машинально манипулирую тушью для ресниц от Шанель и пудрой от Герлена. Готовлю себя, сегодня вечером я выхожу, впрочем, так было вчера, так будет завтра. В «Кабаре», в «Куине», в «Бэне» на встречу с невротиками. Там у меня только друзья, в среде психов мы понимаем друг друга.

Я одеваюсь. Все черное, все кожа, все с монограммами. Сумку от Диора я стянула у матери. Мой нелепый вид шлюхи меня восхищает. Шлюха в трауре. Я излучаю деньги и вульгарность. Я сама себя ненавижу. В прихожей я останавливаюсь около большого зеркала, и в мозгу словно яркая вспышка. Я снова вижу, как три месяца назад, уходя, чтобы во всем признаться ему, я посмотрела в это самое зеркало с надеждой в сердце, спрашивая себя, понравлюсь ли я ему в этот вечер, и если снова понравлюсь, то закончу ли ночь в его объятиях. Но я закончила ту ночь не в его объятиях, а он до ее конца не дожил.

Такси ждет меня внизу. Я заказываю их через службу G7, они присылают мне огромный «мерс», я погружаю свою усталость на кожаные сиденья. И еду через Париж. Красный свет на Трокадеро. Люди, сидя на жалкой скамейке, ждут ночной автобус. Эти бедняги проделывают километры ради того, чтобы пройтись по престижным кварталам и ухватить глазом что-нибудь от нашей роскоши, они словно крысы в богатом доме. Они слоняются по нашим кварталам, это ведь никому не заказано, по нашим красивым авеню, но никогда не входят к нам, в наши апартаменты, в наши рестораны, в наши ночные клубы. Не возвращайся слишком поздно, главное, не замерзни… Они как маленькие торговцы спичками…

Свет меняется на зеленый. Моя обитая кожей келья катит мягко, без рывков, и неизбежно приводит меня к осознанию, что я веду жизнь сибаритки. Вот и «Кабаре». Там уже полно. Как всегда. Я пускаюсь в привычный пилотаж, надо поздороваться со всеми. Изображаю из себя беспечную, окруженную заботой девушку. Я порхаю словно с закрытыми глазами, отдаваясь на волю музыке и парам алкоголя. За моим столиком, едва я осушаю свой стакан, торопятся налить мне еще. Водка. Водка. Водка. Я пью, как заядлый пьяница. Каждый вечер, вот уже два года. Пью, как какой-нибудь старый пятидесятилетний кутила. А они все наливают мне, потому что хотят потрахать меня, но я еще все-таки соображаю. Даже когда я стою на карачках и меня тошнит, я не теряю здравого смысла. А они еще попытались стащить у меня мой кокс, мой лучше, чем их.

Три часа, пора перебираться в «Куин». «Куин» я люблю больше. В зале мы захватываем стол в самом центре. Нас сорок человек, мы стоим на банкетках, тесно прижимаемся друг к другу, создавая цепочку, и если один из нас падает, падают все. Алкоголь льется рекой, мы опрокидываем стаканы, бутылки, стучим по столам, мы прыгаем, мы танцуем, мы радостно улыбаемся друг другу, мы взасос целуемся, ведь мы все друг друга любим, но если бы музыка была не такая громкая, нам не о чем было бы перемолвиться словом.