Хелл - [38]

Я смертельно пьяна и пританцовываю на банкетке, чьи-то коварные руки поднимаются вдоль моих ног, проскальзывают под майку, туда, где тело обнажено, но это меня уже не тревожит.

Я забавляюсь, терзая путан. Обливаю их шампанским, топчу их одежду, прожигаю их барахло своей сигаретой, толкаю их, сшибаю с ног, оскорбляю. Они смотрят на меня с ненавистью, но предо мной они бессильны.

Если же они выражают недовольство, я с невинным видом делаю большие глаза, с возмущением протестую, и им не остается ничего другого, кроме как идти на попятную, да, они и правда осмелились несправедливо обвинить меня. Но для меня это не победа, даже не маленькая победа… Во мне растет тревога, вот-вот грянет неминуемый криз… Ты делаешь из своей жизни могильный холм… Я чувствую себя жалкой, вдруг поймав себя на том, что смотрю на вход в зал, ожидая, когда увижу, как он входит. Я знаю, он не придет, но не могу заставить себя не ждать его. Я ненавижу всех в этом проклятом кабаке, где нет его. Я встаю, закуриваю сигарету, не соображая, что уже держу в руке одну, и отправляюсь на поиски. Я ищу мужчину. Все равно кого. Пусть незнакомый, пусть не моего круга. Лавочка полна, а мне кажется, будто я одна на всем белом свете. Одна. В самом центре «Куина». Вот и он. Недурен собой. Я надеюсь, что он не педик, я не хочу возвращаться несолоно хлебавши. В джинсах в обтяжку и расстегнутой рубашке, обнажающей его грудь, он производит впечатление типичного обывателя, а на его обувь я даже не решаюсь взглянуть. Какая разница. Я направляюсь прямо к нему. Останавливаюсь перед ним. Его дружки ухмыляются, но мне глубоко наплевать на их мнение, мнение гнусных подонков даже по меркам этого заведения. Я смотрю на него снизу вверх… Протягиваю ему свой бокал с шампанским… Ни слова не говоря, подношу бокал к его губам… Пучок голубого света направлен на меня. Мои губы кривятся в дьявольской улыбке.

Но в глазах моих улыбки нет. Я поднимаюсь на цыпочки, он наклоняется.

Пустой бокал падает на пол… Я разбиваю его каблуком. Осколки разлетаются во все стороны, а я целую прямо в губы это чужое лицо. Он спрашивает, как меня зовут. Называет себя. Я не слушаю. Я беру его за руку. Он послушно следует за мной, даже не пытаясь что-нибудь понять.

В зале уже пусто, человеческое море отхлынуло, на столах остатки буйного пиршества отчаяния. Двое или трое бедолаг еще потешно двигаются перед воображаемыми партнершами, а в их расширенных зрачках я замечаю отрешенность. Я беру свою сумку от Диора, оставленную на банкетке, и тащу незнакомца к выходу. Два вышибалы подмигивают мне, их явно забавляет, что я ухожу с подобным типом. В такси невыносимо жарко. Я начинаю возбуждать его. У меня одно желание: чтобы он излил свою страсть прямо на кожаные сиденья. Заранее скажу, он в этом нуждался больше. Я сделала не такой уж плохой выбор.

В такси расплачиваюсь я и испытываю от этого злорадство. Я раздеваю его уже в лифте. Разрываю его рубашку, надеясь, что эта — его любимая. Он слишком потрясен своей удачей, чтобы выразить хоть малейший протест. Он только впивается пальцами в мое страдающее тело. Под юбкой у меня ничего нет. Я вставляю ключ в замочную скважину. Тащу его в библиотеку. Это моя любимая комната. Толкаю его в кожаное кресло. Срываю с себя майку. Теперь на мне нет ничего. Я сражаюсь с его джинсами и наконец швыряю их в камин. А он уже в полной готовности, кретин. Раскинув ноги, я рывком сажусь на поручни кресла, я хочу все сделать сама. Подобрав с пола его рубашку, я как бы играючи обматываю ею его голову. Я хочу избавить себя от испытания видеть апокалипсическую картину — его жалкий оскал наслаждения, его вылезающие из орбит глаза, его широко открытый рот. Я выполняю всю работу сама. Его руки трогают мое тело, гладят мои волосы, но я закидываю их за спинку кресла и крепко держу там. От него мне нужно только одно. Чтобы доконать его, я хватаю с журнального столика пульт. По каналу, на который я напала, транслируют «Травиату». Я включаю звук на полную мощность, чтобы не слышать его стонов. Но это все еще недостаточно мерзко. Мне нужно вываляться в грязи еще больше, сделать себе еще больнее, ранить себя непоправимо. Я хочу сделать так, чтобы никогда больше я не смогла бы смотреть на себя в зеркало. Я требую, чтобы он проделал со мной то, что проделывает со своими маленькими дружками из «Куина». Он покоряется, он боится меня. Я меняю позу, мои волосы рассыпаются и липнут к влажным от пота бедрам, а он в это время лишает меня последнего, что еще оставалось во мне чистым. Теперь я окончательно развращена. Я чувствую, как во мне волнами поднимается оргазм, но это не наслаждение, а страдание. Печальный оргазм. На моем лице застыла маска боли. Навсегда.

Я отталкиваю его. Хрипя от наслаждения, он отваливается на спинку кресла и извергает свое семя. На ковер, на журнальный столик и повсюду — на самого себя. Его убогая нагота, запакощенная собственной мерзостью, вызывает у меня желание завыть от отвращения. Я достаю сигарету, зажигаю ее своим золотым «Дюпоном», при виде его у него расширяются глаза. Он осматривается. Высоченные потолки, люстра, произведения искусства, картины, полки с книгами. Что ж, если ему не нравится мой вид, пусть созерцает стены! Его взгляд возвращается к хозяйке этой роскоши, она, лежа на диване, приходит в себя после этой гнусности, рассеивая вместе с сероватым дымком от сигареты свои сожаления об утраченной чистоте. На него я не обращаю ни малейшего внимания, и это даже не умышленный вызов, просто он для меня не существует. Я смотрю в окно на ночь. Он пытается начать разговор.