Хайди, или Волшебная долина - [44]

И Хайди, одну за другой, вынула из корзины все двенадцать булок и сложила их в передник бабушки.

— Ах, деточка моя, деточка, что за благословенное дитя! — причитала бабушка, покуда Хайди выкладывала ей на колени свои дары. — Что это за благодать ты привезла с собой? Но самая большая благодать — это твой приезд, ты сама, моя хорошая!

Старушка снова и снова гладила Хайди по голове, по горячей щеке и все твердила:

— Скажи еще словечко, хоть одно словечко, чтобы мне снова тебя услышать!

И Хайди поведала бабушке, как ужасно она боялась, что бабушка умерла и уже не попробует белых булок, а Хайди никогда, никогда ее больше не увидит.

Тут в комнату вошла Бригитта, мать Петера. От удивления она сперва застыла на месте, а потом воскликнула:

— Надо же, чудо-то какое! Сама Хайди! Да как такое может быть?

Хайди вскочила, протянула Бригитте руку, а та все не могла наглядеться на девочку. Она осмотрела ее со всех сторон и сказала:

— Ах, мама, если б ты могла видеть, какое дивное платье на нашей Хайди! И вообще ее не узнать! А шляпка, что лежит на столе, тоже твоя? Ну и шляпка, с настоящим пером, красота-то какая! Надень-ка ее, уж больно мне охота поглядеть, какая ты в ней!

— Нет, не хочу, — твердо ответила Хайди. — Можешь взять ее себе, мне она больше не нужна, у меня своя есть!

И Хайди вытащила красный узелок, достала оттуда свою старую мятую шляпу. За время путешествия она еще больше помялась, но Хайди это ничуть не беспокоило. Она не забыла, как дедушка крикнул на прощание, что не желает видеть ее в шляпе с пером. Вот почему Хайди так берегла свою шляпу, ведь она постоянно думала о возвращении домой, к деду.

Но Бригитта заявила, что нельзя быть такой дурой, что шляпка просто загляденье и она ни за что ее не возьмет. Ее ведь можно продать, например, учительской дочке в Деревеньке, и получить за нее кучу денег, если уж сама Хайди не хочет такую красоту носить. Но Хайди была тверда в своих намерениях и потихоньку сунула шляпку в угол, за спину бабушки, где ее не сразу можно приметить. Затем Хайди стащила с себя красивое платье и поверх рубашки и нижней юбки повязала свой красный платок. Взяв бабушку за руку, она сказала:

— А сейчас мне пора домой, к дедушке, но завтра я опять к тебе приду. Доброй ночи, бабушка!

— Да, деточка, приходи завтра, непременно приходи! — взмолилась бабушка, пожимая руку Хайди. Она все не хотела отпускать ее.

— А отчего это ты сняла свое платье, такое красивое? — поинтересовалась Бригитта.

— Я ведь иду к дедушке, а он может меня в этом платье и не узнать, ты ведь тоже не сразу меня в нем признала.

Бригитта вышла за дверь вместе с Хайди и таинственно зашептала:

— Уж платье-то ты могла бы и не снимать, как-нибудь он бы тебя признал, но ты поосторожнее с ним. Петер говорит, что Горный Дядя вконец озлился, ни с кем и словом не перемолвится.

— Доброй ночи! — пробормотала Хайди и с корзиной в руке полезла в гору.

Вечернее солнце освещало зеленые пастбища и заливало своим светом снежное поле на вершине Кезапланы. Хайди то и дело оборачивалась, так как высокие горы были у нее за спиной. И вот красное сияние легло на зеленую траву у ее ног, она обернулась… Подумать только, всю эту красоту она видит наяву, а не в воспоминаниях или во сне — пылающие скалы вонзались в небо, белый снег горел, словно объятый пламенем, а в небе пылали красно-розовые облака. Трава на пастбище стала золотой, долина внизу тонула в золотистой дымке. Хайди безмолвно стояла среди всей этой красоты, и по щекам ее текли светлые слезы радости. Она молитвенно сложила руки, подняла глаза к небу и громко, во весь голос, начала благодарить Господа за то, что Он вновь привел ее домой и за то, что здесь так красиво, даже еще красивее, чем помнилось ей, а еще за то, что эта красота снова принадлежит ей. Хайди была так счастлива, так переполнена восторгом, что не находила слов, чтобы излить свою благодарность Богу. Лишь когда алый свет начал меркнуть, Хайди смогла двинуться дальше. Тут уж она припустилась бегом, и вскоре глазам ее открылись верхушки знакомых елей над крышей, затем сама крыша, и вот, наконец, она видит всю хижину целиком. На лавке возле хижины сидит дед, покуривая свою трубку, а верхушки елей шумят на вечернем ветру. Хайди рванулась вперед, и Горный Дядя не успел даже толком ничего понять, как она вдруг кинулась ему на шею и, уронив свою корзину, крепко обняла старика. От волнения она ничего не могла сказать, только все повторяла:

— Дедушка! Дедушка! Дедушка!

Дедушка тоже ничего не говорил. Впервые за много-много лет глаза его вдруг увлажнились, и ему пришлось утереть их рукою. Наконец он высвободился из объятий внучки, посадил девочку к себе на колени и с минуту пристально смотрел ей в лицо.

— Ты вернулась, Хайди, — проговорил он. — Отчего? Вид у тебя не слишком цветущий. Они тебя отослали домой?

— О нет, дедушка! — с жаром воскликнула Хайди. — Ты не думай, они все были очень добры ко мне: и Клара, и бабуленька, и господин Зеземанн. Просто я сама больше не выдержала, мне так хотелось домой, к тебе. Мне иногда казалось, что я задохнусь, у меня все время комок в горле стоял, я только никому ничего не говорила, чтобы они не думали, что я неблагодарная. А потом вдруг господин Зеземанн рано утром позвал меня к себе… но, я думаю, это все из-за господина доктора, там в письме все написано…