Хасиенда: Как не стоит управлять клубом - [50]
И оно действительно развилось. За те недели, что в клуб обильно поступало экстази, каждый вечер был аншлаг. Наконец-то мы пожинали плоды своей открытой музыкальной политики. На Nude, Temperance Club и Wide клуб был набит битком. Стартовало мероприятие под названием Hot. Guy Called Gerald и Грэм Мэсси из 808 State уже стучались в диджейскую кабинку с только что сделанными записями эйсид-хауса, которые диджеи впоследствии активно ставили. И неожиданно акустика в клубе зазвучала превосходно. «Slam» от Phuture, любимая запись диджея Джона Дейзил-вы, содержала звуки грома и дождя, которые, в сочетании с булькающим саундом эйсид-хауса и сотрясавшими стёкла басами, заполняли пространство, как будто были специально для него созданы. Эйсид-хаус и Хасиенда прекрасно подходили друг другу.
Мне безумно нравился Манчестер того времени. Я переехал в квартиру в Рашолм-Гарденс в Левеншулме. Было ощущение, что все, кого я знал, жили в этом месте. Район был похож на маленькую Хасиенду. А Хасиенда была похожа на маленькую Ибицу.
Когда я вернулся, культура употребления экстази стремительно набирала обороты. Произошли значительные изменения, можно было погрузиться в них целиком, а можно было остаться в стороне. Кто-то из нас пристрастился к новому препарату, кого-то не увлекло, так что в процессе мы потеряли немало старых знакомых.
Я был из тех, кто погрузился с головой, и тусовался сутки напролёт: либо в Хасиенде, либо на вечеринках, проводимых в складских помещениях местными бандами. Экстази было доступно, и я хотел познакомить с ним всех, даже девушку из магазина на углу. Я реально верил, что мы нашли лекарство для всего мира. Тони Уилсон тоже так думал. Он повторял: «Если весь мир скушает экстази, мы все будем в порядке». А мы повторяли это за ним.
Но всё же надо сказать, что я всё время хотел получить ощущения, как от первого опыта. Он обычно неповторим. В этом отношении экстази похоже на мет, кокс, крэк и героин. После первой дозы вы больше никогда не получите того же наслаждения. Все последующие разы не идут в сравнение, и, чтобы хоть приблизиться к тем ощущениям, нужно повышать дозировку, но тогда последствия могут быть необратимыми, а цена слишком высокой. Осторожнее с этим.
Экстази изменило мою жизнь. Горизонты стали шире. Как сказал Тони Уилсон, под экстази даже белые люди стали танцевать. Он был прав. Я танцевал. Внезапно я почувствовал, будто мир изменился, и мне нравились эти изменения. Ещё одна причина, по которой я так страстно увлёкся всем этим, — моё отдаление от группы. Я хотел уйти, мысленно отстраниться от них.
Вот одна из моих любимых историй того времени. В день своей свадьбы мой друг и его шафер обнаружили, что на вечер у них ничего нет. Наведались к дилеру, но у того тоже было по нулям.
«Но есть у меня таблетки из Амстердама, — сказал он им. — Называются экстази. Я сам ещё не пробовал. Хотите пару?»
Мой друг, к тому времени выпивший пару-тройку пинт, ответил: «Да, неси. Попробуем».
Подъехав к церкви, он и шафер решили принять по таблетке перед тем, как войти внутрь. Следующее, что жених помнил, — кладбище, где он и его шафер лежат на могильных плитах, держась за руки, смотрят на облака и объясняются друг другу в любви, а отец невесты трясёт его, пытаясь привести в чувство. Полный неадекват.
Экстази действовало так не на всех. Но оно определённо отличалось от всего, что мы пробовали до этого. Раньше, когда говорили «убраться в хлам», то имели в виду пиво и спиды. Теперь это означало экстази.
Но длилась эта благодать недолго. Когда полиция стала тщательнее контролировать оборот экстази, качество продукта снизилось. Зачастую от таблеток можно было только заболеть, в лучшем случае вам подсовывали таблетки от глистов для собак. Один парень в закутках Хасиенды продавал под видом экстази и ЛСД «Нурофен», обёрнутый в промокашку. В конечном счёте его поймали и осудили так же, как за настоящую наркоту.
Местной забавой Солфорда стало подмешивание таблеток в напитки. В Swan уже нельзя было оставить свой бокал без присмотра, приходилось брать его в туалет, иначе кто-то мог пошутить и подкинуть туда таблетку экстази. Это происходило всё время (и сейчас происходит. Кто-то подколол меня так на сороковом юбилее Мэнни. Эффект длился три дня. Сукины дети).
Мой друг Твинни постоянно так шутил. Мы всё время с ним из-за этого ссорились. Однажды в клубе он подкинул таблетку нашему американскому менеджеру Тому Атенсио. Зал гудел, это был одно из мероприятий в период пика популярности эйсид-хауса. Мы сидели с ребятами из Солфорда, и тут появился Твинни. «Эй, Том, таблетку не желаешь?»
«Нет, дружище, спасибо», — протянул тот с калифорнийским акцентом и вернулся к разговору с кем-то.
Но стоило ему расслабиться, Твинни снова: «Эй, Том!», — и как только Том обернулся, Твинни забросил ему таблетку. Том громко закашлял, поперхнулся, но таблетку проглотил.
«Вот же ублюдок», — подумал я, а все остальные стали истерично ржать.
«Мать твою, ты что творишь!» — заорал Том. Он был недоволен, но не пошёл проблеваться, как я ему посоветовал. Храни его Бог, он решил ничего не предпринимать.
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.