Харон - [6]

Только раз Инка видела, что под ней, и то мельком. И во время любви — да и сколько у них встреч-то было? — он сразу приучил ее не касаться его шеи руками и не лезть с поцелуями. Никогда не спрашивала, сегодня спросила.

— А про все то, — посмотрел на закрывшуюся за ними дверь, — ничего не скажешь?

— Бляди чем платят? Натурой. Я тебе заплатила с утра. Подумаешь, посаженным отцом побыл, всего-то.

— В лоб хочешь, чтоб сильно умной не была?

— Не хочу. Пришибешь. А мне еще за эту мамину радость замуж выйти надо.

— Зачем? Залетела за срок? Кто он?

— Вундеркинд. Газеты надо читать. В двенадцать — школа с математическим уклоном, в четырнадцать — мехмат плюс еще какое-то мудреное-мудацкое заведение по прикладной математике. В шестнадцать — работы на уровне кандидатов, в девятнадцать уже две стажировки в Штатах, какие-то там эпохальные ихние математические открытия. Гранты, премии, надежды, перспективы. Посмотришь внизу, на чем они приехали.

— Папа ж наелся в зюзю, как домой поедут?

— Там везде мама за рулем.

— А ты?…

— Что я? Подцепила, огуляла, втюрился, берет за себя, и уезжаем.

— Так уехать нельзя, если уж настолько Россия обрыдла?

— Посудомойкой в Мюнхен? Нянькой в Монреаль? Овец стричь в Австралию?

— В Австралии мужики овец стригут.

— Неважно. Важно — теперь с ним маму не приглашают. Совершеннолетний, бляха-муха! Только законную супругу. Ты бы видел, каких она ему подкладывала! Так он их просто боится. Как только я сумела уломать, чтобы дал! Теперь уперся — только Инночку-любимую, без нее не поеду. Мерин двадцатилетний. Онанист.

— Зря ты на него. Может, правда парень одаренный, они, бывает, того… своеобразные. Со своей колокольни смотришь.

— Со своей! — отрезала она. — Да!

— Будешь его Нобелевки ждать?

— Математикам Нобеля не дают, я уже выясняла.

— Это жаль, — посочувствовал он. Инка закурила сигарету от первой.

— На позорище вдвоем пойдем, или ты — туда? — указала вниз по лестнице.

Он сказал в раздумье:

— А молодец все-таки, «месье Жан», умеет развлечь.

— Что?

— Я говорю: я-то тебе зачем был?

— Ты ж ее видел. «Нам безродные не нужны!» Я с три короба навертела, что папка у меня в секретных лабораториях, парапсихологию изучает, все такое.

— А он кто?

— Я детдомовская, да, да, и такое в наше время есть. Соврала, что ты только нашелся. Квартира эта трехнутая, моя, думаешь? Чтобы жить — во, передком плачу, да и то через крим… ой, да не хочу я обо всем этом говорить!

Инка отвернулась, прижав ко лбу ладонь с сигаретой меж пальцев.

«Точно. Самая она мне для сегодняшнего дела подходящая. И один бы мог, да… В общем, выбрал я кому позвонить».

— А не подвернулся бы я сегодня?

— Не знаю. До свадьбы все равно кого-нибудь бы нашла.

Он улыбнулся, поглядев на тонкую упрямую шею под шапкой коротких густых подвитых волос.

— Чем все-таки этот твой… выдающийся суженый в математике занимается конкретно? Или не сечешь?

— Ты сечешь! Что-то… теория чисел… интегральные зависимости…

— Не ругайся матом вслух при старших, — сказал он добродушно.

Инка медленно повернула голову, посмотрела из-за плеча. Она не верила. Слез не было, только у губ прорезались две короткие, маленькие, но очень старящие морщинки.

«Не злые морщинки, — подумал он, — скорее — скорбные».

— Что-то все одно к одному у нас складывается, — приговаривал он, стягивая с плеч свою толстую куртку коричневой кожи. — И я у тебя вовремя нарисовался, и ты мне сегодня ночью понадобишься… понадобишься, слышишь? Как хошь от своих гостей отмазывайся. (Она несмело кивнула.) Только не за этим, не надейся, ты свои двести тысяч процентов с утра получила.

С этими словами он кинул ей куртку на подставленные руки: «Подержи-ка». Чуть надорвав подкладку в среднем шве, достал плоский металлический футляр.

Тайник в куртке был устроен так, что ни снаружи, ни изнутри заметить невозможно, а прощупать — трудно. О нем надо было знать.

Футляр сунул в задний карман джинсов, куртку набросил на одно плечо, как гусарский ментик. Хотя… надел, как полагается. Во избежание.

«Не останавливайся завязывать шнурки на бахче соседа». Народная мудрость. Это не выскочило, это я уже сам знаю».

Футляр оттягивал джинсы.

— Что это? — спросила Инка.

— Ну и выдержка у тебя! — совершенно искренне восхитился он. — Тут едва по морде не схлопотала, едва вся жизнь не вверх тормашками, а ты эдак спокойненько: «Что это?» Будто еще подумаешь, принимать ли. Ценный подарок сейчас буду вручать. Молодым на свадьбу и дальнейшее обзаведение.

— Что это?

Он открыл у нее перед носом футляр — тот имел крышку с торца, — вытряс ей на ладонь, предупредив о тяжести, желтый полированный брусок со скругленными углами, выдавленными буквами «СССР» в сдвоенном круге, чуть ниже и крупней — «1 кг» и тремя девятками с еще одной после запятой.

Инка задумчиво осмотрела, взвесила, уложила обратно, вернула. Сошла, поманив за собой, на два пролета вниз, там закинула руки ему на плечи, не касаясь шеи, и очень серьезно посмотрела в глаза.

— Ты нужна мне сегодня с двадцати трех до ноля тридцати. Тебе… да и мне риска никакого. Но может случиться, что тебе придется сыграть маленькую роль. Как мне только что. Это нужно, чтобы я мог, — он сделал мысленную паузу, подумав, что она ведь все равно не поймет, — чтобы я мог уйти. Домой поедешь одна. Все.