Харам Бурум - [50]

Вездеход покачал головой. Ему не хотелось, чтобы догадка капитана оказалась правильной. Карлик слишком симпатизировал Добровольскому. Не мог он быть фашистом, но… Факты упрямая вещь.

– Ладно, капитан. Бог ему судья. А мне на поверхность надо срочно.

– Мне ли не знать? Вся станция твоими портретами увешана. Метро сейчас тебе противопоказано. Чем ты Москвину-то насолил?

– Ничем. Нужен я коммунистам зачем-то, да встречаться не хочу, чтобы узнать.

– Правильно мыслишь, Вездеход. Встречаться с ними не стоит. А на поверхность… Ты мой тариф знаешь.

Носов кивнул, достал из рюкзака горсть патронов, конфискованную у челноков. Стрелкин, не считая, смахнул патроны в ящик письменного стола.

– Через час. Посиди здесь, пока я с кем надо договорюсь. Ну и переоденься.

На то, чтобы подготовиться к выходу на поверхность, Вездеходу потребовалось пять минут. Дожидаясь возвращения Стрелкина, он принялся разбирать шахматную партию. Черные, как оказалось, выиграли на восьмом ходу. Капитан Ганзы сдал партию фашисту из Четвертого рейха.

Носов вновь и вновь перебирал в памяти свои встречи с Добровольским и пришел к определенным выводам. Человек в черном вообще не имел лица. Он мог быть кем угодно, но это вовсе не означало того, что через минуту он не мог стать другим. Что, если Добровольский просто захотел, чтобы его считали фашистом потому, что так было надо? Зачем? Макс мог играть в свою игру, правила которой были известны одному ему.

– Не факт, – произнес карлик вслух, возвращая шахматные фигуры на свои места. – Совсем не факт.

Вошел капитан. Деловой, собранный.

– Еще полчаса, и пойдем к гермоворотам. Проще тебя выпустить, пока часовые будут меняться.

– Проще так проще. – Николай кивнул на шахматную доску. – Как насчет партии на посошок?

Стрелкин оживился, потер руки.

– Думаешь, откажусь? Не-а. Не проигрываю я, Вездеходик, в день по две партии.

– Еще скажи: давненько я шахмат в руках не держал, – усмехнулся карлик.

– Удивляешь ты меня, Коля, постоянно удивляешь. Гоголя вот читал.

– Тот, кто думает, что я лаптем щи хлебаю, сильно ошибается. Кстати, там, на перегоне, мотодрезина и два трупа. Челноки. Тоже во мне ошиблись…

Глава 14 Завербованный

Чеслав лежал на отцовской кровати с наклеенной на щеку полоской пластыря. Смотрел в потолок. Внешне он был спокоен, а внутри… Просто кипел от ярости. Впервые он узнал, как мало его ценят коллеги-коммунисты. Его, коменданта Берилага, который первым поставил на поток искоренение инакомыслия. Его, выдающегося практика, а не трепача, сотрясающего воздух красивыми словечками.

Суки. Все суки. И первый сука – начальник «Дзержинской», москвиновская подстилка. Не позволил расстрелять часовых на блокпосту за халатность и утрату бдительности. А батя тоже хорош. Все хорошо, что хорошо кончается, сынок. Ты жив, а это главное.

Жив-то он жив, но оплеван, унижен. Он ошибался, когда думал, что руководство компартии считает его знаковой фигурой. Вытерли ноги. Его считают половой тряпкой.

ЧК вскочил с кровати и принялся ходить по комнате, сжимая и разжимая пальцы, словно душил кого-то невидимого. Немного успокоившись, оделся. Здесь ему больше нечего делать. Только в Берилаге он сможет вернуть себе душевное равновесие. Вплотную займется козлотой, которая передает друг дружке шифрованные писульки. Сломает кому-нибудь челюсть, испытает, наконец, в деле свою паяльную лампу. Вид горящей плоти, крики и стоны, боль и муки других помогут ему справиться с собственной болью и обидой.

ЧК в накидке с наброшенным капюшоном направился в станционный зал. К лаборатории шел, опустив взгляд в пол. Ему казалось, что если посмотрит на кого-то, то обязательно увидит ухмылку, адресованную ему. Был уверен, что вся «Лубянка» знает о его проколе с Четверкой и злорадствует.

Дрезина стояла на своем месте. Чеслав собирался уехать по-английски, но Корбут-старший словно почувствовал появление сына и вышел из лаборатории. С сочувствием посмотрел на наследника.

– К себе собираешься? Не рано ли? Как себя чувствуешь?

– Физически – отлично. Психически – не очень. Давненько я так не прокалывался, папа. Похоже, заразился неудачей от тебя. – ЧК уселся на дрезину, завел двигатель. – Счастливо оставаться. Отправляюсь туда, где я действительно кому-то нужен.

На мосту у памятного столба он остановился. Вновь подошел к краю моста и посмотрел на реку.

Над мутными, болезненно-желтого цвета водами Яузы уже не клубился туман. В глубине можно было рассмотреть темные извилистые силуэты речных обитателей. Были они большими и маленькими, двигались стремительно и неспешно. Объединяло их одно – каждое движение выдавало хищника. Жители реки жрали друг друга и дрались за добычу, попадавшую в реку из надводного мира. Четверка не мог выжить, будь он хоть трижды мутантом в десятом поколении.

Это заключение немного улучшило настроение Чеслава, но все равно, добравшись до концлагеря, он не собирался отступать от намерения выместить на ком-то злобу.

Начал с визита с клетки, где сидел Четверка. Складной стул для коменданта нес за ним один из немногочисленных любимцев ЧК – садист, предпочитавший убивать жертвы рояльной струной, смуглый и черноволосый верзила Мартин Лацис.