Характерные черты французской аграрной истории - [30]
Относительно принудительного выпаса нельзя сказать, что он настоятельно диктовался формой полей. В сущности, можно было бы избежать неудобств этого расположения парцелл: каждый земледелец мог бы оставлять свое поле только для своего собственного скота, привязывая животных, как это делали и еще сейчас делают при других аграрных распорядках. На деле выпас был коллективным прежде всего в силу следующей идеи или привычной мысли: свободная от плодов земля, как полагали, переставала быть объектом индивидуального присвоения. Послушаем наших старых юристов. Многие из них прекрасно выразили эту мысль. Лучше всего это сделал Эзеб Лорьер[50] в эпоху Людовика XIV: «По общему праву Франции [имеются в виду области открытых полей, которые одни только были хорошо известны Лорьеру. — М. Б.], индивидуальные участки защищаются и охраняются лишь до тех пор, пока не снят урожай; когда же он убран, земля в силу своего рода закона становится общей для всех людей, как для богатых, так и бедных в равной степени»>{55}.
Это мощное воздействие коллектива чувствовалось также и во многих других обычаях. Оставим в стороне, если угодно, право сбора колосьев после жатвы. Это право было особенно устойчивым в тех районах, которыми мы в данный момент занимаемся и где оно распространялось (если не юридически, то практически) часто не только на инвалидов и женщин, но на все население и на все поля без различия. Однако оно не может считаться характерным признаком какого-либо одного аграрного распорядка. Это опиравшееся на библию право было во Франции почти повсеместным, в более или менее ярких или смягченных формах. Зато нет ничего более характерного для длинных полей, чем право сбора соломы (droit déteule); на жнивье не сразу пускали скот; сперва на нем люди собирали солому (в этом смысле надо понимать термин droit déteule), которую употребляли для кровли домов, для подстилки скоту, а иногда для топки очагов; солому собирали на пашне, не заботясь о соблюдении границ участков, и это право было столь почтенным, что земледельцу не разрешалось действовать в ущерб ему, срезая колосья слишком близко от земли. Коса предназначается для лугов; на засеянной же пашне дозволен был — парламенты очень следили за этим еще в XVIII веке — только высоко срезающий сери. Следовательно, в многочисленных местностях (как правило, с длинными полями), где осуществлялся этот сервитут, урожай не принадлежал целиком хозяину земли: колос доставался ему, солома — всем[51].
Конечно, было бы не совсем верным считать эту систему уравнительной, как это можно было бы заключить из высказывания Лорьера. Бедные и богатые участвовали в пользовании общинными сервитутами, но вовсе не в равной степени. Обычно каждый житель, как бы ни был мал его земельный участок, имел право посылать в общее стадо несколько голов окота, но количество животных, которых мог послать в общее стадо сверх этого минимума, признанного за каждым, любой земледелец, было пропорционально размеру обрабатываемой им площади. Сельское общество состояло из классов, притом резко разграниченных. Однако богатые, как и бедные, подчинялись традиционному закону своей группы, которая была хранительницей как некоторого социального равновесия, так и соотношения между различными формами обработки земли. Этот «рудиментарный коммунизм», как говорил Жорес на первых страницах своей «Истории революции», столь богатых блестящими историческими догадками, был отличительным признаком и глубокой сущностью того типа аграрной цивилизации, который нашел свое выражение в распорядке длинных и принудительно открытых полей.
Очень широко распространенный во Франции, этот распорядок не был, впрочем, специфически французским. До тех пор, пока не будет осуществлено более тщательное исследование, нельзя точно определить границы его распространения. Приходится довольствоваться лишь некоторыми указаниями. Он господствовал во всей Франции к северу от Луары (за исключением области Ко (Caux) и тех районов запада, где имелись огороженные поля), а также в обеих Бургундиях. Но эта зона была лишь частью более обширного пространства, охватывавшего значительную часть Англии, почти всю Германию, вплоть до обширных польских и русских равнин. Следовательно, вопрос о возникновении этого распорядка (к нему нам еще придется вернуться) может рассматриваться лишь в общеевропейском плане. Чертой, гораздо более свойственной нашей стране, было сосуществование этой системы с двумя другими, которые нам нужно теперь рассмотреть.
