Ханский ярлык - [6]

Съев полкружки, княжич наконец сказал, видимо вспомнив о только что случившемся:

— Да, Сыс, ежели кого из людей ранишь, то нож отберут у тебя.

— Я че, злодей, че ли? — просипел Сысой.

— Вот-вот,— подхватил Митяй, решив, что княжич его сторону берет.— А я про че говорю?

Но княжич, почувствовав это, не стал далее грозить «за рану», то есть поминать про лозу и задницу. Допив молоко, вылез из-за стола.

— Спасибо, Настенька.

— Не за что, деточка. Приходи, не забывай мамку.

Княжич прошел к двери и, уже открыв ее, обернулся:

— Да, мама-княгиня велела вам на пиру быть. Приходите.

— Спасибо, деточка,— растроганно отвечала Настя,— Спасибо, родненький.

3. КРОВЬ И ДУХ

Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело свое не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а все делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принес ему готовый, а предложил:

— Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.

— Давай,— согласился отрок.

Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.

Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать ее. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из бревен стены же.

И языку поганскому¹ учить начал походя, с вопроса. Отрезая княжичу краюшку хлеба, спросил:

'Поганский - от поган — языческий, некрещеный.

— Миша, ты не знаешь, как по-татарски нож называется?

— Нет. А как?

— Пшак. А дай — «бер». Вот, к примеру, я скажу тебе: Миша, бер пшак. Что это будет значить?

— Дай нож,— засмеялся княжич.

— Верно,— похвалил пестун.

— А как хлеб по-ихнему?

— Нан.

— Ага. Тогда, Александр Маркович, бер нан.

— Молодец. Держи,— протянул ему краюшку пестун.

На второй или третий день, когда княжич из своего лука натаривался¹, стреляя по стене клети, за спиной его вдруг возник Сысой. Воспользовавшись отлучкой пестуна, он попросил:

— Миш, дай стрелить.

— На,— не решился отказать своему «молочнику» княжич.

Сысой выстрелил три стрелы, но в затесь не попал, оправдался просто:

— Лук дерьмовый.

— Сам ты дерьмовый,— обиделся княжич и отобрал лук.— Принеси стрелы.

Сысой принес стрелы, выдернув из бревна, одну переломил.

— Я нечаянно, Миша, не серчай.

Княжич промолчал, но не мог скрыть неудовольствия. Сысой потоптался, потом сообщил:

— Миш, а нож у меня уже не отскакивает.

— Ну да?

— Ей-ей. Вот гляди.

Задрав домотканую рубаху, он достал нож, болтавшийся там у пояса на веревочке, взял его за лезвие и, прищурившись, бросил в стену. Нож воткнулся рядом с затесью.

— О-о, здорово,— не удержался от похвалы княжич.— И еще можешь?

— Да хошь сто раз.

Сысой кинул еще несколько раз, и нож ни разу не отскочил от стены, а дважды даже угодил в затесь.

— Сыс, научи меня.

'Натариваться — упражняться в чем-либо.

— Пожалуйста.

Когда Александр Маркович вернулся к своему воспитаннику, то, увидев эту картину, не возмутился, не вмешался, а остановился поодаль и стал с любопытством наблюдать за происходящим.

— Да не так, Миша, не так,— поучал Сысой,— ты кидаешь, словно сам за ним лететь хочешь. А ты кидай его лишь, а сам, наоборот, руку-то отдергивай. Вот гляди, как я буду.

Вечером, явившись к княгине, Александр Маркович сказал:

— Ксения Юрьевна, позволь мне к Михаилу Ярославичу пристегнуть его молочного брата.

— Сысоя?

— Ну да.

— Думаешь, так лучше будет?

— Конечно. Что ни говори, а дети ж еще. Им состязаться друг с дружкой во всем хочется. Друг от дружки научаться станут, перенимать что-то новое. Да и наука не в скуку — в радость им станет.

— А не подавит Сысой Мишеньку? Дубина-то эвон какая растет. Не заслонит?

— А я-то зачем, княгиня? Всякому его место укажу, ежели что. Зато в грядущем у Михаила Ярославича милостник будет самый верный и преданный, который жизни за него не пожалеет.

— Ну что ж, тебе видней, Александр Маркович, бери Сысоя. А как успехи у Мишеньки?

— Пока слава Богу. Кириллицу всю уже одолел. Выучил все буквы.

— Писать не начали?

— Рано еще. Рука плохо писало держит. Вот длань окрепнет, и почнем.

Так вновь когда-то сосавшие одну грудь Михаил и Сысой опять оказались рядом, под крылом одного пестуна, у одного источника знаний. По велению самой княгини Сысою были сшиты новые порты и даже сапоги из телячьей кожи. Последнему обстоятельству он особенно радовался, так как теперь было куда нож совать — за голенище.

Мальчишка понимал, что присоединен к княжичу из милости, и нисколько не обижался на пестуна, когда тот если что-то объяснял, то обращался лишь к княжичу, а Сысоя вроде бы и не замечал. И за успехи хвалил кормилец лишь Михаила, а если что-то лучше получалось у Сысоя, то и тут говорил княжичу:

— Сделай, как он.

Именно так дядька-кормилец исполнял наказ княгини «не заслонять Мишеньку». Сысой был сильнее и больше Михаила, однако от Александра Марковича похвал никогда не слышал. Зато сам княжич не скупился для молочного брата:

— Молодец, Сыска! Хорошо, Сыска! Покажи мне, как это делается.

Но если днем отроки играючи познавали премудрости воинского дела вместе, то на ночь, когда Сысой убегал в свою клеть, а пестун укладывал княжича у себя, наступал час тихих рассказов о былых далеких временах, о воинских подвигах предков княжича. Княжич слушал пестуна затаив дыхание и часто просил: