Ханский ярлык - [24]

Шрифт
Интервал

Первую чарку, конечно, за это и подняли, за примирение. Вторую за здравие мирящихся братьев. Когда застолье захмелело, повеселело, по знаку князя ударили гусли. На свободное пространство выскочил лицедей и начал так-то отчебучивать ногами, что невольно и гостей раззадоривал, и те под столом почали ногами подрыгивать, каблуками притопывать. А лицедей вдруг запел: У баскака очи жадные, Что увидят, съесть готовые.

У баскака глотка медная, Глотка медная немерена.

Смеется застолье: ах лицедей, ведь точно подметил. Ну-к, чего он еще отольет? А тот, поддержанный одобрительным шумом, пел дальше: У баскака брюхо толстое, Жалко, хлудом>18 не пробитое, Засапожником не вспороно, Грязью-вязью не набитое.

Ну и ну. Качают восхищенно гости головами. Вот бы баскаки-то послушали, небось взвились бы. Впрочем, и хорошо, что их нет, а то б этого лицедея мигом вздернули на перекладину. А плясун не унимался: Но настанет время славное, Вспорем брюхо ненасытное.

Кол забьем ему осиновый На могилу его подлую.

Отплясал лицедей свое, скрылся за завеской под одобрительный гул застолья.

— Хм,— хмыкнул Андрей,— смел парень-то, смел, кабы башку-те не потерял.

— А что ему терять, тут все свои,— сказал Дмитрий,— И потом, лучше уж костерить их словами, чем хлудьем. Забыл вон при отце, когда на Суздалыцине баскаков перебили, чем кончилось? Если б не та резня, может, и отец не помер бы. Почитай, целый год в Орде отмаливал грехи мизинных.

— Да, досталось тогда батюшке,— согласился Андрей.

— А то, что поет народ, пусть. Чай, слово не петля, не удавит.

— Хоша и не петля, а все ж ты бы остерег дурака.

— Э-э, брат, какой же он дурак? Ты зрел, чего он ногами-то выделывал. Попробуй-ка. А песню каку склал? Не дурак, брат, мастер.

— Вот за песню-то и дурак, сам в петлю лезет.

— Ничего, Андрюша. Его устами народ глаголет. А нам-слушать да на ус мотать.

Едва ль не до полуночи пировали гости дорогие. В темноте расползлись из гридницы по клетям отсыпаться. Хозяин пред тем предупредил:

— Завтра продолжим. Олфим, не забудь распорядиться.

— Не забуду, Дмитрий Александрович, уж покоен будь. Почивайте хошь до обеда.

Князь Андрей с Семеном Толниевичем в одной горенке улеглись. Только что к подушкам приложились, боярин спросил:

— Андрей Александрович, ты не возражаешь, если я с утра в Кострому отъеду?

— Зачем?

— Да у меня там должники остались, и, может, удастся старый дом продать.

— Езжай.

— Я постараюсь скоро.

— Да не спеши. Управишься — и тогда по Волге на лодье до Городца иди. Я здесь долго не задержусь, дни два-три, и домой потеку. Да возьми с собой отроков>1 с пяток, а ну, на збродней налетите.

— Хорошо.

А меж тем в опочивальне Дмитрия Александровича при одной свече тоже сидели с ним ближние бояре — Антоний с Феофаном. Не сами пришли, князь зазвал ненадолго.

— Ну, видели его?

— Кого?

— Этого, милостника Андреева, Семена Толниевича. Он аккурат напротив вас сидел.

— Я с ним дважды чарками стукался, из одной корчаги пили,— признался Феофан.

— Вот это главный советник Андреев. Думаю, не без его совета брат татар сюда приводил.

— Но ведь Андрей Александрович тоже не дитя малое,— возразил Антоний.— Своя голова на плечах есть.

— Своя-то своя,— вздохнул князь,— да ежели она погано варит, тут уж без чужого совета не обойтись.

— Он, этот Толниевич, говорят, ранее в Костроме воеводой у Василия Ярославича был,— сказал Антоний.— После его смерти к Андрею Александровичу переехал.

— Знаю я. Он и у дяди в ближних советниках обретался. Вот ко мне же не приехал небось, в Городец к Андрею подался.

— Может, оттого, что рекой-то сподручнее было переезжать?

— Может быть, все может быть, но скорее оттого ко мне не перешел, что, будучи у Василия воеводой, на меня ратью хаживал. Так что за ним должок есть. Давайте ночь делить.

На следующий день все пировавшие вечер спали до полудня. Бояре во дворце по горницам, дружинники кто в конюшне, кто на возах, кто на сеновале, а один умудрился под крыльцо забраться, выгнав оттуда пса сторожевого.

Семен Толниевич утром, никого особо не беспокоя, вышел из дворца, прошел на конюшню, поднял нескольких гридей>19, велел собираться с ним в путь. Вывели коней, попоили, оседлали и выехали со двора. Побежали грунью>20 на Ростов.

Пирщики и впрямь проспали до полудня. За это время под командой дворского в гриднице все было сызнова приготовлено к веселью, убраны со стола вчерашние остатки, расставлены чистые блюда со свежей закуской, более из рыбы, наготовленной и привезенной только что из Плещеева озера. Питьем до горлышек наполнены все корчаги.

Гости подымались по одному, по двое, брели за сарай до ветру, а оттуда к колодцу с ледяной водой — сон остатний сгонять.

Дворский Олфим прохаживался у крыльца, каждого появлявшегося приветствовал ласково, направлял кому куда требовалось — кому за сарай, а кому сразу к колодцу. Вылезшему из-под крыльца попенял шутливо:

— А я-то думал, кто ж это нашего Полкана новоселом к воротам отправил? Правильно. Пусть сторожит. Умыться? А вон к колодцу пожалуйте.

Едва расселись за столом в гриднице, хозяин тут же заметил убыль в гостях.

— Андрей, а где ж твой боярин-то?

— Семен?


Еще от автора Сергей Павлович Мосияш
Александр Невский

Историческая трилогия С. Мосияша посвящена выдающемуся государственному деятелю Древней Руси — князю Александру Невскому. Одержанные им победы приумножали славу Руси в нелегкой борьбе с иноземными захватчиками.


Святополк Окаянный

Известный писатель-историк Сергей Павлович Мосияш в своем историческом романе «Святополк Окаянный» по-своему трактует образ главного героя, получившего прозвище «Окаянный» за свои многочисленные преступления. Увлекательно и достаточно убедительно писатель создает образ честного, но оклеветанного завистниками и летописцами князя. Это уже не жестокий преступник, а твердый правитель, защищающий киевский престол от посягательств властолюбивых соперников.


Скопин-Шуйский. Похищение престола

Новый роман Сергея Мосияша «Похищение престола» — яркое эпическое полотно, достоверно воссоздающее историческую обстановку и политическую атмосферу России в конце XVI — начале XVII вв. В центре повествования — личность молодого талантливого полководца князя М. В. Скопина-Шуйского (1586–1610), мечом отстоявшего единство и независимость Русской земли.



Борис Шереметев

Роман известного писателя-историка Сергея Мосияша повествует о сподвижнике Петра I, участнике Крымских, Азовских походов и Северной войны, графе Борисе Петровиче Шереметеве (1652–1719).Один из наиболее прославленных «птенцов гнезда Петрова» Борис Шереметев первым из русских военачальников нанес в 1701 году поражение шведским войскам Карла XII, за что был удостоен звания фельдмаршала и награжден орденом Андрея Первозванного.


Салтыков. Семи царей слуга

Семилетняя война (1756–1763), которую Россия вела с Пруссией во время правления дочери Петра I — Елизаветы Петровны, раскрыла полководческие таланты многих известных русских генералов и фельдмаршалов: Румянцева, Суворова, Чернышева, Григория Орлова и других. Среди старшего поколения военачальников — Апраксина, Бутурлина, Бибикова, Панина — ярче всех выделялся своим талантом фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, который одержал блестящие победы над пруссаками при Кунерсдорфе и Пальциге.О Петре Семеновиче Салтыкове, его жизни, деятельности военной и на посту губернатора Москвы рассказывает новый роман С. П. Мосияша «Семи царей слуга».


Рекомендуем почитать
Механический ученик

Историческая повесть о великом русском изобретателе Ползунове.


Легенда Татр

Роман «Легенда Татр» (1910–1911) — центральное произведение в творчестве К. Тетмайера. Роман написан на фольклорном материале и посвящен борьбе крестьян Подгалья против гнета феодального польского государства в 50-х годах XVII века.


Забытая деревня. Четыре года в Сибири

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири.


День проклятий и день надежд

«Страницы прожитого и пережитого» — так назвал свою книгу Назир Сафаров. И это действительно страницы человеческой жизни, трудной, порой невыносимо грудной, но яркой, полной страстного желания открыть народу путь к свету и счастью.Писатель рассказывает о себе, о своих сверстниках, о людях, которых встретил на пути борьбы. Участник восстания 1916 года в Джизаке, свидетель событий, ознаменовавших рождение нового мира на Востоке, Назир Сафаров правдиво передает атмосферу тех суровых и героических лет, через судьбу мальчика и судьбу его близких показывает формирование нового человека — человека советской эпохи.«Страницы прожитого и пережитого» удостоены республиканской премии имени Хамзы как лучшее произведение узбекской прозы 1968 года.


Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось…

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


У чёрного моря

«У чёрного моря» - полудокумент-полувыдумка. В этой книге одесские евреи – вся община и отдельная семья, их судьба и война, расцвет и увядание, страх, смех, горечь и надежда…  Книга родилась из желания воздать должное тем, кто выручал евреев в смертельную для них пору оккупации. За годы работы тема расширилась, повествование растеклось от необходимости вглядеться в лик Одессы и лица одесситов. Книжка стала пухлой. А главной целью её остаётся первоначальное: помянуть благодарно всех, спасавших или помогших спасению, чьи имена всплыли, когда ворошил я свидетельства тех дней.