Ханский ярлык - [10]

— Мы в пути много переговорили, он вроде парень неплохой. Сговорились, что-де Твери с Москвой делить нечего.

— Он надолго к нам?

— Вечером попируем, отужинаем, дядю еще раз помянем, а завтра в свой удел побежит. У него на Москве тоже дел невпроворот, город огораживает, а то, говорит, не то что татары, збродни⁵ одолевают.

— Великим князем, конечно, Дмитрия выбрали?

— Его.

— Вася этого боялся. Как он к тебе-то? Митрий?

— Да ничего. На трапезе вместе пили, братом называл, сочувствовал, даже спрашивал: не помочь ли чем?

— А ты?

— А я сказал, спасибо, мол, сами управимся.

— Вот и правильно, сынок. Знаем мы эту помощь, только коготок за удел зацепить. Ну, ступай, Святослав, принимай гостя как положено да не забудь Мишу ему представить пользы грядущей ради.

За княжичем Михаилом из сеней прислали посыльного, когда уже пир там был в разгаре. Александр Маркович велел воспитаннику надеть лучший кафтан, причесаться, а на пиру держаться с достоинством.

— Помни, Миша, ты хоть и юн еще, но Даниле ровня, тебе в грядущем Тверь светит, а это, брат, не какая-то там вшивая Москва. Так что душу ввысь держи и... не пей. Слышишь?

— Вот еще. Нужна мне эта гадость.

— Станут нудить, у нас это принято, попроси сыты⁶.

Они поднялись по скрипучей лестнице, еще пахнущей смолой, вошли в горницу, где пировали гости. Впрочем, их не так и много было: помимо князей, трое или четверо тверских бояр и с десяток московских. Святослав с Данилой сидели рядом во главе стола. Увидев в дверях Михаила с пестуном, Святослав, видимо уже захмелевший, сказал громко:

— А вот и мой брат, Михаил Ярославич, прошу любить и жаловать.

Все застолье оборотилось к дверям. Князь Данила вылез из-за стола, улыбаясь, приблизился к Михаилу, протянул руку.

— Ну, здравствуй, брат.

— Здравствуй,— протянул отрок свою.

Данила Александрович взял маленькую ладонь княжича, пожал не сильно, представился:

— Я князь Данила.

— А я Михаил.

— Ну, вот и славно, вот мы и друзья с тобой. Садись с нами, Михаил, выпей на помин души дяди нашего, Василий Ярославича, Царство ему Небесное.

— Я не пью.

— Как так? Почему?

— Это грех.

— Вот новое дело. Кто ж это тебе сказал, что пить грех? Уж не кормилец ли?

— Я сам знаю.

— Значит, пить не будешь?

— Буду.

— Ну, это другое дело.

— Сыту буду.

— Ну, сыту так сыту,— согласился князь Данила.— А ну-ка, подвиньтесь, дайте брату с пестуном место за столом.

Места было достаточно, пестун с княжичем присели к столу. Им налили сыты, заставили вместе со всеми выпить в помин великого князя Василия Ярославича. И тут же словно забыли о них. Начался, а точнее, по всему, продолжился разговор, прерванный приходом княжича Михаила.

— Вот я и опасаюсь этого числа,— заговорил князь Данила,— Как бы опять на Руси не повторилось то, что при отце моем случилось. Тогда ведь в Новгороде-то первых числен-ников-то перебили. Отцу великих трудов стоило умилостивить Орду, уговорить не ратиться с Русью.

— Да,— вздохнул Святослав,— и Суздалыцина баскаков перебила, тоже Невскому расхлебывать пришлось.

— Что и говорить, досталось отцу лиха, может, оттого и пожил мало. Кабы нам того же хлебнуть не пришлось. С числом татары шутить не любят.

Когда, закусив жареной вепрятиной, пирующие снова взялись наполнять кубки, Александр Маркович поднялся и, встретившись с вопросительным взглядом Святослава, знаком объяснил: «Мы пойдем. Отроку спать пора». Даже правую ладонь к уху приложил, изображая подушку.

Князь Святослав кивнул согласно: «Ступайте».

Едва в опочивальне своей улеглись и свечу загасили, княжич спросил:

— Александр Маркович, а что это за число, про которое князь Данила говорил?

— Ох, Мишенька, то Орда окаянная наших людей пересчитывает, специально на то численников своих на Русь шлет.

— Зачем?

— Как же. Чтоб каждую душу христианскую данью обложить.

— Как обкладывают?

— А так. Считают всех: и старых и малых. И больных и увечных. К примеру, в княжестве насчитают сто тысяч душ — это по полугривне с каждого. И велят князю: «Вези в Орду выход пятьдесят тысяч гривен».

— Ого! Это сколько ж денег-то надо.

— Вот то-то и оно. Хорошо хоть, можно не все деньгами: татарва и хлеб, и мед наш любит, и меха наши, особливо их ханши. У хана обычно несколько жен, всех ублажить их надо, одарить, а для них милое дело меха да сладости. Жены еще куда ни шло, так все приближенные хана, вся его родня подарки просят. Без подарков могут и к хану не допустить.

— А почему мы им платим-то, Александр Маркович?

— Потому, Миша, что вот уж скоро сорок лет тому, как они победили и покорили Русь. Да-да, сынок. Не хотел я тебе раньше времени об этом, да, видно, придется,— вздохнул пестун и умолк.

Долго молчал Александр Маркович, княжич не выдержал, подхлестнул:

— Ну так рассказывай.

— Что рассказывать? Они силищей страшной пришли с восхода, все наши города как орехи перещелкали. Рязань, Владимир, Суздаль, Переяславль. И это еще куда ни шло, взяли на щит, пограбили б и ушли, но они ж всех людей убивали. Ни старых, ни малых не щадили, города с землей ровняли. Это хуже пожара было.

— А что ж наши-то князья?

— А что наши? Они сражались, погибали в битве. Каждый за себя дрался. Если б сразу объединились бы, может, и отбились бы.