Хам и хамелеоны. Том 2 - [95]

Тот факт, что отец пленного был расстрелян снайпером, Майборода объяснял в своем рапорте безвыходностью положения, в котором кадиевцы оказались в результате собственного подлога, пытаясь предложить в обмен не тех лиц, что входили в список. Полковник был убежден, что речь шла о подлоге вынужденном. Кадиевцы не могли не понимать, что, как только их уличат в обмане, тут же начнут преследовать, и уйти с раненым Доди на руках, даже если допустить, что подросток был еще жив, им всё равно не удастся…

На краю поселка, на выводившей к дамбе тропе нашли три трупа моджахедов. Один из них был обезглавлен. Боевики унесли голову с собой, чтобы затруднить опознание. И только через три дня выяснилось: тело принадлежало самому Лече Кадиеву.

Команда сопровождения, набранная из людей Айдинова, на базу вернулась к концу пятых суток. Походные дни прошли в мучительном ожидании. До самой последней минуты Рябцев не мог поверить, что его и «компаньонов» доконвоируют до лагеря. Не прекращавшиеся всю дорогу избиения в любой момент грозили обернуться фатальным самосудом. После провалившейся операции в глазах у конвоиров застыла жажда крови. Но был, видимо, приказ доставить пленных назад живыми, и его не могли нарушить.

Двоих не знакомых Рябцеву солдат, которых боевики планировали обменять вместо востребованных им Лисунова и Ферапонтова, на обратном пути увели в неизвестном направлении, когда на полдороге команда боевиков разделилась надвое. Ни с тем, ни с другим так и не удалось обменяться даже парой слов. При малейшей попытке заговорить боевики дубасили прикладами всех троих…

Увиденное перед блокпостом плыло перед глазами Рябцева как кошмарный сон, сумбурные подробности которого никак не удавалось объединить в целое. От истощения, которое к концу пятидневного похода всё больше давало о себе знать, картина промерзшего зимнего леса начинала срастаться с бредовыми видениями. Они вторгались в сознание днем и ночью и разрастались в адские антимиры.

Поле перед блокпостом. Фигура мальчика, который бежит со всех ног, как пугало размахивая руками. Вдруг мальчика уложили выстрелом. К нему направилась фигура бородатого мужчины в штатском… Что-то знакомое почудилось в походке — с характерной для отца манерой наклонять корпус немного вперед. Фигура быстро приблизилась к тому месту, где упал на землю подстреленный паренек. Бородач поднял мальчика и понес его к домам. Именно в этот момент Кадиев, стоявший с биноклем у окна, издав по-чеченски непонятный клич, дал неожиданный приказ стрелять на поражение. Выстрел произвели из соседнего дома. У мужчины, похожего на отца, подкосились ноги. Бородач упал на колени и еще пару секунд продолжал держать паренька на руках. А дальше всё смешалось: грохот, паника, беспорядочная пальба со всех сторон, суматошный отход…

Решение об отходе боевики приняли еще до того, как с блокпоста заработала «шилка». Этот маневр заранее предусмотрели и подготовили. Оставалось загадкой, куда исчез сам Кадиев, почему застрял где-то позади и почему не примкнул к группе позднее.

След в след ступая за сапером, десятеро хорошо обученных боевиков прогнали пленников чуть ли не под самым блокпостом, поддавая им в зад штык-ножами. Приказ получили не церемониться, чуть что — резать горло. Первые триста метров, которые пришлось преодолевать из последних сил, проталкивая обмотанное веревкой тело через трубу под дамбой, где было не продохнуть от смрада, пока сзади, из той же трубы, пихали в гениталии стволами. Это было лишь началом долгой и мучительной пытки. Затем еще столько же пришлось волочить ноги по канаве к оврагу, там и начиналась чаща. Все задыхались. Спина капитана задубела от ударов. Не чувствуя ни ног, ни плеч, он твердо знал: одно лишнее движение — и всё будет кончено…

В лагере ждали перемены. Володя, один из солдатиков, с которым раньше ютились в одной яме, за прошедшие дни сильно сдал, и его забрали в лазарет. По рассказам Емельяна, все эти дни за его напарником присматривал лагерный санинструктор. Раз в день он приходил делать укол и всё время канючил: дескать, ценные медикаменты приходится переводить на «дохлятину». Фельдшерица Эмма больше вообще не появлялась. Пленными теперь занимались люди Айдинова, и это не сулило ничего хорошего.

С хромоногим Емельяном капитана и поселили в пустующую землянку, находившуюся рядом с кухонным блиндажом, а через день, после того как Емельяна измордовали за провинность — он споткнулся и пролил на землю котелок, пока нес бурду в землянку, — вместе их перегнали в другую яму. Степан называл это место карцером. Стены здесь были земляные.

Рябцев чувствовал себя на последнем издыхании. Больная нога распухла, едва сгибалась в колене. В голове гудело. Шум нарастал в ушах волнами и если исчезал, то на очень короткое время. В те редкие минуты, когда гул стихал, Рябцеву с трудом удавалось отличить остающийся в ушах волнообразный шум, наплывавший сразу со всех сторон, от шума ветра или лесной чащи. Когда по деревьям прогуливался ветер, пихты издавали звук, похожий на шипение. Звук нарастал ровно, будто дыхание, и сопровождался едва-едва уловимым похлестыванием. А потом из глубины шума начинало слышаться какое-то райское журчание, как ему чудилось. Постепенно это журчание начинало разливаться во все стороны, заполняло всё вокруг, и в какой-то миг возникало очень острое чувство, что лес и кроны деревьев — будто сети, улавливающие из воздуха растворенное в нем время…