Хаджи - [187]

Я помню, как однажды в Табе я видела маленькую еврейскую девочку, вместе с родителями ждавшую на шоссе автобус. У нее в руках была кукла, и она ее мне показала. Она была очень красивая, но не могла ничего делать, только открывать и закрывать глаза и плакать, когда ей нажимали на спинку. Я — эта кукла.

Слушаться… работать… что такое радость, Ишмаель? О, любимый мой брат, я видела в Табе, как ты бегал по полям. Я вижу, как ты входишь в комнату и заговариваешь — даже с отцом. Вижу, как ты читаешь. Как это чудесно — читать и не бояться, что тебя за это выдерут. Я смотрела, как ты каждый день один отправлялся в Рамле в школу… садился в автобус… уезжал… и не возвращался до темноты! Я вспоминаю, как не раз ты с братьями отправлялся в кино в Лидде, а я забивалась в уголок и плакала. Я помню, как ты уезжал на эль-Бураке, сидя позади отца и ухватившись за него, и вы скакали навстречу ветру. Я помню… помню…

Из меня сделали ком, у которого как будто нет чувств. Мои чувства порабощены с того времени, как я была маленькой девочкой: стыдно… шлепок… запрещено… шлепок… стыд, стыд, стыд. Даже мое тело мне не принадлежит. Мое тело существует для того, чтобы хранить честь отца. Оно не мое! Я не могу им пользоваться в свое удовольствие. А когда меня продадут в замужество, мое тело будет принадлежать моему мужу и делать то, что он захочет и когда захочет. У меня нет голоса и в этом. А ты думаешь, что ты в ловушке, Ишмаель!

— Думаю, мне будет стыдно, — промямлил я.

— О, брат мой, быть женщиной в нашем мире — это больше, гораздо больше. От этого чувствуешь боль, пока не станешь такой же, как наша мать и больше уже не можешь чувствовать боль. А я вот могу разговаривать с ребятами и девчонками, петь и ходить на демонстрации. И какое мне дело, что они значат, эти демонстрации? Я их соловей. Я смотрю на мальчиков и улыбаюсь. Я прохожу мимо и касаюсь их. Я флиртую. Сабри мне показал, что есть в жизни кое-что ужасно дикое и прекрасное. Почему же мне этого не узнать?

— Я не могу одобрить такой… разговор.

— У тебя была когда-нибудь девушка?

— Не буду тебе отвечать.

— Ну, делал ты это?

— Только с вдовыми женщинами.

— Это было чудесно?

— Нада!

— Так было?

— Ну, если только преодолеешь страх, и если вдова с пониманием, ну, тогда да, это невероятно чудесно.

— Значит, ты это делал. Ты это чувствовал. Во всем этом мне отказано, но ты это чувствовал. И снова будешь делать, когда будет возможность.

— Разговор становится опасным, — сказал я.

Нада не слышала меня. Она была в экстазе. Она раскачивалась взад и вперед с закрытыми глазами.

— Я вижу себя и юношу. Не знаю, кто он, но мы пришли вдвоем к источнику. Мы сбрасываем с себя одежду и глядим друг на друга. Я смотрю на его священное место. Оно великолепно.

Она открыла глаза и улыбнулась.

— Когда ты был маленьким, я всегда смотрела на твое священное место. Все девочки любят менять пеленки своим маленьким братьям, чтобы взглянуть на их священное место и даже поиграть им. Я хочу почувствовать все у мужчины. Хочу все потрогать. Все поцеловать. Я хочу, чтобы юноша смотрел на меня с изумлением, потому что я — прекрасна.

— Нада, пожалуйста, будь осторожна. Пожалуйста, будь осторожна.

— Я не умру как Агарь, Рамиза или Фатима, я не стану штепсельной розеткой. Я не позволю держать себя в клетке.

— Пожалуйста, — снова сказал я ей, как в молитве, — будь осторожна, пожалуйста, будь осторожна.

После того, как ушли от нас Омар и Джамиль, отец стал ощущать перемену семейных ветров. Когда Нада исчезала из дома, это замечали. В эти дни она подолгу отсутствовала, и нетрудно было понять, где она. Маленькие птички федаинов были как пушинки, всегда в полете. Хаджи это не нравилось. Назревало столкновение.

Однажды утром после того, как мы поели, отец собрал нас вместе. Для такого времени дня это было необычно. Мы входили один за другим, становились на колени и целовали ему руку. Мы с Камалем заняли свои места по обе стороны от него, а женщины на стульях вдоль стены.

— Нада, — сказал Ибрагим, — встань.

Она сделала, как было ей сказано.

— Мне очень посчастливилось найти для тебя место в доме чиновника Объединенных Наций. Он знаменитый и высокочтимый сириец, господин Хамди Отман. Хотя по своей религии он алавит, его очень любят в кругах ЮНРВА. У него трое маленьких детей. Ты будешь за ними ухаживать. Я договорился, что каждые два месяца ты сможешь приезжать к нам повидаться. Это во многих отношениях для тебя удача. Отманы — очень добрые люди. Они побывали на Западе. А здесь так тесно. Теперь у тебя будет собственная комната, которую тебе придется делить лишь с еще двумя девушками. Я знаю, что тебе это должно очень понравиться. — Ответом было молчание. — Да, Нада, тебе это понравилось.

— Да, отец.

— Хорошо, в таком случае мне нравится, что тебе понравилось. Я знаю, что честь клана Сукори на первом месте в твоем уме и сердце. Перед тем, как ты уедешь, чтобы гарантировать скромность, твоя мать острижет тебе волосы, и с этих пор ты будешь на людях появляться под покрывалом. Теперь ближе к делу. Господин Отман и его жена скоро заедут за тобой.

Хаджи Ибрагим встал и вышел.