Хаджи - [13]

Ибрагим занял свое место во главе первой волны в трех-четырех сотнях ярдов от колючей проволоки. Выстрелы, смутно послышавшиеся от дороги, были сигналом, что баррикада на месте. Вторая волна расположилась за валунами на высоте, чтобы вести огонь прикрытия, если евреи начнут стрелять первыми.

Ибрагим присел на корточки, за ним последовали его люди. Дело сразу же пошло плохо. Группа уборщиков в тылу производила слишком много шума. Старики хвастали своими боевыми подвигами; женщины и дети громко болтали в предвкушении добычи.

Вторая волна, которая должна была прикрывать наступление первой, слишком рано открыла огонь, тем самым сведя на нет элемент внезапности. И более того, они стреляли на короткое расстояние, прямо по спинам Ибрагима и его людей. Фарук, всего несколько часов назад объявивший священную войну и находился сразу за своим братом, бросил ружье и удрал, а за ним последовали еще трое.

Наступила пугающая и странная тишина.

— Ты думаешь, они все убиты? — прошептал кто-то Ибрагиму.

— Заткнись, сын осла! — огрызнулся Ибрагим.

— Почему они не стреляют?

Когда еще один из его людей пополз обратно, Ибрагим встал и поднял ружье.

— Аллах акбар! — крикнул он. — Бог велик!

— Аллах акбар! — повторили в долине.

Все побежали в беспорядке за Ибрагимом, устремившись к колючей проволоке. Они становились на колено, стреляли, снова бежали, становились на колено, стреляли и снова бежали. Боевой клич нарастал.

Все еще нет ответного огня от евреев!

— На проволоку! — крикнул Ибрагим.

Когда оставалось всего пятьдесят футов, случилось страшное. Оглушительный рев сирен извергся с еврейской стороны, затопив все остальные звуки. А евреи заполнили небо пламенем, превратив ночь в день, как было, когда Господь заставил солнце остановиться для Иисуса Навина. Захваченные врасплох внезапным светом и шумом, арабы замерли на месте, как олень в свете прожектора. Затем евреи произвели дружный залп, и хотя они стреляли в воздух, несколько деревенских попадали в страхе на землю. После второго залпа в воздух вторая и третья волны смешались с первой, безудержно бежавшей в отступлении.

Сражение закончилось.

Уборщицы, ждавшие на краю поля, увидели своих сыновей, отцов, мужей, бегущих вприпрыжку, молча, крадучись по дороге обратно в Табу.

— Что случилось?

— Они впустили больше трехсот хаганцев, когда стемнело!

— Нас обстреляли из пулеметов!

— У них прятались сотни английских солдат!

— Они применили отравляющий газ!

— У них огромное численное превосходство!

Рассвет застал Ибрагима одиноко сидящим на вершине холма, вглядываясь в еврейский лагерь. Он был полностью унижен. Сначала тех, кто упал, приняли за раненых, но они попросту побросали свое оружие и убежали. Когда наконец он спустился в деревню, те, что еще не разошлись по домам, сонно собрались возле кафе. А когда Ибрагим направился к своему дому, они разразились приветственными криками.

— Мы им дали урок, они его не забудут!

— Я убил по крайней мере троих!

— А я язык отрезал вот этим, — сказал другой, размахивая своим кинжалом.

Ибрагим повернулся к двери.

— Вы все были очень свирепы, все вы, — сказал он. — Это полная победа, одно только ее портит, что эти еврейские трусы незаконно прибегли к помощи англичан… а иначе… в общем, никогда не забывайте, что это сделали англичане.

Снова раздались громкие возгласы, а он вошел в дом, и пусть легенда следует своим собственным путем, пока он валится от усталости на кровать.

Глава шестая

День за днем поднимался Ибрагим на холм и в одиночестве предавался там грустным размышлениям. Как и в большинстве арабских деревень, в Табе был могильник, где якобы молился, жил или умер святой или пророк. Табский могильник, маленькое белое сооружение с куполом, находился на вершине холма под одиночным засохшим дубом. Легенда гласила, что святой, безвестный воин, участвовал в битве с Иисусом, потом основал деревню — укрепленную позицию против филистимлян, а впоследствии и сторожевой пост Иерусалима. Мохаммед прыгнул в Иерусалим тоже отсюда. Чтобы защититься от полуденного солнца, Ибрагим поставил там маленькую палатку, сшитую из полос сотканной козьей и овечьей шерсти. Только двоим он позволил нарушать свое одиночество: Агари, своей жене, приносившей ему еду и питье, и Фаруку, с которым обсуждал деревенские дела.

Он размышлял о них обоих. Фарука он всегда недолюбливал за слабость. Фарук — его старший брат, и будь у него сколько-нибудь смелости, он присвоил бы положение мухтара. Трусость Фарука при нападении на киббуц Шемеш довела Ибрагима до грани отвращения. Он чувствовал, что Фарук всегда злоупотреблял своим умением читать и писать, и подозревал, что брат обманывает его. Он поклялся, что будь у него сын, он отправит его в школу, и у Фарука больше не будет над ним той магической силы, которую дает ему грамотность.

Ибрагим подумал о том, что нет у него сына. С Агарью он потерпел неудачу: она дала ему двух дочерей. Она снова ждет ребенка, и как бы молва не пришпилила к нему навсегда постыдный титул. Он уже сказал Агари, что если она не даст ему сына, он с ней разведется.

Размышлял Ибрагим и о «победе» над евреями, которая там, внизу у кафе, день ото дня обрастала фантастическими подробностями. Его мужчины дрались как бабы. Он понимал, что выжить отсюда евреев они никогда не смогут. Но время шло, и рассказы о храбрости при нападении на Шемеш становились все более дикими. Чтобы показать свое презрение к евреям, мужчины каждый день, выйдя из кафе, взбирались на высокое место, чтобы обозревать еврейские поля, и делали несколько выстрелов с безопасного расстояния в несколько сот ярдов. Хотя было слишком далеко и никогда ни во что они не попадали, это добавляло горючего в дневные пересуды.