Хачатур Абовян - [5]

Фридрих Паррот. 1828 год. Литография Клюндера. (Музей изобразительных искусств)

Он остался — и эчмиадзинские бездельники решили облагодетельствовать Абовяна. Его назначили на служение архимандриту Антону, «а потом — архиепископу Ефрему», дав ему звание диакона. После смерти Ефрема, Абовяна назначили «переводчиком и писцом католикоса».

Это было не первое его поражение. Но оно не привело его в отчаяние: он продолжал упорные поиски путей к воплощению своей мечты. Он ощущал потребность новых путей, но был бессилен наметить эти пути вне пределов религии. На его плечах лежал груз церковных традиций. Самое смелое, до чего мог дорасти в этой обстановке измученный противоречиями Хачатур-дпир[4] — была мечта о новой реформации.

Смутные передовые идеи бродили в голове Абовяна, но ни осмыслить до конца, ни поставить их правильно он не мог, он стоял обеими ногами внутри древних стен Эчмиадзина, искал пути в землю обетованную на церковной почве, надеялся вывести свой народ к светлому будущему через узкие ворота монастыря, хотя бы и реформированного и, к великому своему несчастью, не видел, не замечал, не сознавал и не мог сознавать, что эти ворота ведут в тьму, в варварство, в одичание, что этот путь есть путь полного социального паралича того народа, интересы которого он так пламенно хотел защищать.

Паррот застал его в этом тревожном состоянии духа, когда осенью 1829 года приехал, чтобы взойти на вершину Арарата. Образованный «переводчик и писец католикоса» естественно был первым приставлен к Парроту. Абовяна рекомендовали ему еще в Тифлисе, поэтому ученый профессор был очень рад согласию молодого дпира сопровождать его в интересном и ответственном путешествии.

С Парротом на Арарат

Дальнейший рассказ я предоставляю участникам этого смелого восхождения. И так как для нас сейчас особый интерес представляют впечатления и мнения приезжего ученого, то послушаем сперва его.

Въезд в араратскую долину вызывает в Парроте много всяких волнующих мыслей о всемирно-исторических судьбах человечества и особенно того его отряда, который издревле населяет эти долины.

«Охваченный такими чувствами, я проехал последний отрезок моего пути и достиг пополудни 8 сентября монастыря, чьи ворота гостеприимно были открыты передо мною. Я счел недостойным выпросить у тифлисских властей рекомендацию к высшему духовенству Эчмиадзина, а удовлетворился частным письмом армянского архимандрита в Тифлисе по имени Арутюн Аламдарян, человека, в подлинном смысле созданного для просвещения своего народа и на пользу его, вЫходившего и почти в единственном числе управлявшего армянской школой в Тифлисе».

Письмо Аламдаряна было адресовано архимандриту О. Тер-Марукяну, но последний не владел ни одним из тех языков, на котором мог изъясняться Паррот. Поэтому он вызвал переводчика. «Этот переводчик был юный монах, в звании диакона, который получил свое образование и свое изрядно беглое знание русского языка от Аламдаряна и своим открытым умным взглядом, как и скромным поведением, произвел на меня превосходное впечатление».

Паррот посвятил дни пребывания в монастыре изучению истории обитателей края и этнографическим наблюдениям. Когда через два дня собрались выехать из монастыря, к ним присоединился и молодой диакон.

«Наше путешествующее общество получило в монастыре небольшое приращение. Существенное для нас подкрепление пришло в лице ранее упомянутого диакона Хачатура Абовяна, которого нам представил монастырь на время нашего пребывания на Арафате. Он был необходим нам и как член братства для некоторых особых поручений в армянских поселениях, и как переводчик, знающий армянский, русский, татарский и персидский языки. Сверх того, молодой человек выказал такое искреннее и бескорыстное желание сопровождать нас, что мне сразу стало ясно, что он оживит наше предприятие своим искренним расположением и способствует его успеху.

Мои ожидания оправдались вполне. От первого до последнего часа при всех обстоятельствах он держался так, будто наше дело было его делом.

Благодаря его живой любознательности, его скромной преданности, его умеренности и благочестию, как и ясности ума, духа, выносливости, он заслужил наше внимание и благодарность».

10 сентября в десять часов утра караван отправился к подножию Арарата. В четыре часа достигли левого берега Аракса, переправились и к семи часам вечера прибыли к берегу Сев-Джура (Кара-Су), где и расположились на ночь.

На следующий день, решив начать подъем с Аргури, «мы вдвоем с диаконом Абовяном поднялись в деревню. Остановились средь площади и вызвали туда старосту села по имени Стефан-ага».

Староста помог организовать обоз для перевозки имущества, пригласил их в свой сад и угостил виноградом. Местом стоянки лагеря, однако, Паррот решил избрать монастырь святого Якова, как это советовал и Аламдарян.

Одиннадцатого числа, проехав Аргури, они остановились в монастыре. Изучив вблизи Арарат, Паррот нашел, что рисунков, передающих правильно общий пейзаж горы, немало. «Удачным я считаю и свой набросок акватинтой общего вида Арарата с села Канакер, родины моего молодого друга Абовяна».