Хачатур Абовян - [40]
В одну из маслениц, когда распустил учеников, начал я рыться во всем том, что слышал и видел с детства. Наконец вспомнил моего удалого Агаси; с ним вместе сто юношей армянских подняли головы и хотели, чтобы и их я не забыл. Были и другие — богатые и знатные, из них некоторые и поныне живы. Агаси был беден и умер, да будет благословенна его светлая могила. Подумал — не буду лицеприятен — и избрал его. Сердце было переполнено. Видел, что мало кто говорит на армянском языке, читает армянские книги. А единственное, что сберегает нацию — язык и вера, горе если мы их потеряем.
Армянский язык убегал от меня подобно Крезу, но три десятилетия молчавшие уста раскрыл Агаси. Не успел написать страницу, как вошел друг моего детства доктор Агафон Смбатян. Хотел я спрятать лист — не удалось. Он мне был послан богом. Принудил читать — что было скрывать от друга? Сердце дрожало при чтении. Думал — вот-вот повертит головою, сведет брови подобно другим, и хоть в душе, а засмеется над моей глупостью. Но я был дурным, что не знал благородства его души. Окончил чтение. Острая сабля нависла над головой, Но как только он сказал: если так продолжать, получится прелестная вещь, — хотел броситься к нему и поцеловать уста, произнесшие такие речи. Его святой дружбе обязан я, что немой язык мой развязался. Как только он ушел — меня охватил жар. Было десять часов вечера. В голову не приходила мысль; едва муха пролетит — порывался убить, до того был возбужден. Армения, подобно ангелу, стояла предо мной и окрыляла меня. Родители, отчий дом, в детстве виденное и слышанное воскресли, и ничто кроме не приходило на ум. Какие ни были у меня глухие, затерявшиеся мысли, — все проявились.
Только тогда увидел, что грабар и иностранные языки закупорили мне мысль. Все, что до этого говорил или писал — было краденое или чужое, поэтому бывало напишешь страницу и сон одолевает, либо рука устает. До пяти часов утра не глядел ни на еду, ни на чай, моею едою была трубка, творчество — насущный хлеб. Не обращал более взимания на уговоры, недовольство и обиды домашних. Тридцать листов исписал, когда природа взяла свое и глаза мои сомкнулись. Всю ночь казалось — сижу и пишу. Как был бы я счастлив, если бы эти мысли зародились в голове днем».
Титульный лист первого издания «Ран Армении»
Таково было состояние Абовяна, когда он приступил к писанию «Ран Армении» зимой 1841 года. Достаточно прочесть первую главу романа, чтобы поверить Абовяну. Приведенный выше рассказ — не стилизация, а воспроизведение того состояния подлинного творческого экстаза, в «котором написан этот эпопейный исторический роман.
Свое произведение Абовян назвал «Раны Армении— скорбь патриота — исторический роман». Но мы сегодня вряд ли согласились бы безоговорочно признавать эту вдохновенную программу демократов сороковых годов за исторический роман. В нем историческим было лишь происшествие, которое Абовян без малейшего колебания вправил в общий социально-бытовой и идейный контекст своего времени.
«Раны Армении» строго говоря и не роман, это великолепная поэма, в которой циклопические глыбы натуры изящно оправлены романтической скорбью, лирическое томление — героическим действием, гневное обличение — патетическими молитвами во славу национальной идеи.
Вот почему произведение Абовяна сегодня кажется чересчур тяжелым.
Роман обрамлен поэмой.
Роман открывается величественным описанием масленицы, точным, неторопливым, многоэпитетным пейзажно-бытовым повествованием. Масленица. В этот день традиционное состязание молодежи в удальстве. Агаси с величайшим нетерпением, с нескрываемым вольнодумством ждет окончания затянувшейся церковной службы, критикует обрядовые нелепости церковных служб. «Ну вот, не литургия, а целая ослиная свадьба» — начинает он свой ядовитый анти-церковный монолог.
«Мужицкий сын» Агаси был добрый товарищ, примерный сын, защитник слабых, помощник бедных и обездоленных, «Его стройный стан, его жгучие глаза, его писаные брови, его бесподобной красоты образ, его приятные речи, ласковый голос, широкие плечи, высокий лоб и златокудрый чуб вызывали изумление». Агаси — силен, ловок, прост с равными, умеет держать себя с достоинством перед привилегированными.
Абовян знакомит нас со своим героем на фоне циклопического общенародного празднования масленицы, в контексте подробного, любовно и нарочито-гиперболического описания природы, дружественно-иронического описания обычаев, нравов и привычек, уснащая свой рассказ густым потоком фольклорных заимствований.
Праздник в полном разгаре. Агаси показывает чудеса джигитовки. Безмятежное и буйное веселье поглотило все внимание молодежи.
Вдруг отряд персидского сардара (губернатора Эривани) нападает на село, хватает молодую красивую Тагуи. Плач и стоны матери. Униженная беспомощность крестьян. Обморок девушки. Похитители уже готовы взвалить на коня и увести полумертвую девушку.
Издали Агаси видит все, стремглав настигает он похитителей, убивает некоторых из них и гонит оставшихся вон. Ужас охватывает село. Молодые друзья Агаси насильно спасают его в горах Амбарана и Лори. Сардар сажает в подземелье стариков и родственников скрывшихся. Наступление русских вызывает волну погромов. Начатые в Эривани погромы быстро распространились по всей стране. Описание их, поведение и рассуждения представителей высшего духовенства накануне погромов, — самые мрачные страницы романа.
