Гюго - [15]

«Панель, которая висела напротив кровати, была настолько почерневшей от времени и покрытой пылью, что на первый взгляд на ней можно было различить лишь запутанные линии и неразборчивые очертания; но, хотя он был погружен в мысли о чём-то другом, его взор возвращался без конца со странной настойчивостью и непроизвольностью... отдельные детали начали вырисовываться из хаотичной тёмной мешанины. Его любопытство живо проснулось, внимание зафиксировалось как пятно света, и гобелен начал понемногу появляться во всей своей полноте и вырисовываться отчётливо, словно неясно освещённый, на мрачной стене.

Это был геральдический щит, который нёс на себе герб древних владельцев замка, но герб этот был необычен.

Орнаментальный щит находился внизу панели и не бросался в глаза сразу. Он был в форме германских гербов XV века. Он стоял прямо, хотя и был закруглён снизу, на поросшем мхом старом камне. Его левый верхний угол сворачивался подобно листу старой книги. Другой угол, развёрнутый на столько же, насколько был сложен первый, нёс большое и величественное изображение в профиль, где нижняя часть шлема плотно прилегала к забралу, что делало его страшным и похожим на пасть рыбы. В качестве наконечника — два крыла орла, больших, сильных, узловатых, поднятых и расправленных, одно красное, другое — чёрное, и среди перьев крыльев, просвечивающихся ветвей, перекрученная и почти живая морская водоросль, напоминающая больше гидру, чем перо. Посреди перо перевязано лентой, достигающей почти до кончика рогов, больших и вставленных прямо в землю, и оттуда спускающаяся прямо до руки, которая их держит».

В соборе находилось знаменитое рукописное Реймсское евангелие XIV века, написанное кириллицей и глаголицей, на которое короли, присягая, возлагали руку.

Поэт с интересом рассматривал и город, который он посещал впервые. Если не считать поездок раннего детства, то всё остальное время отрочества и юности он провёл в Париже и нигде не бывал. Поэтому так ценны для него были поездки и в Блуа к отцу, и сейчас в Реймс.

Пребывание в Реймсе было полезно ещё и тем, что Гюго получил аудиенцию у Карла X, которому он преподнёс свою большую оду, описывающую торжественное событие и заканчивающуюся рифмованной молитвой, где есть следующая строка: «О Боже! Храни всегда короля, которого обожает народ!» — за что удостоился королевских подарков. Уже второй по счёту французский монарх узнавал имя поэта и читал его стихи, отмечая их наградами. Так Гюго входил в большую политику, пусть пока и опосредованно.

В том же 1825 году Гюго с женой и дочерью и в компании всё того же Шарля Нодье с его супругой совершил третье и самое протяжённое путешествие — в Альпы. Началось оно с приглашения Ламартина посетить его поместье Сен-Пуан в южной Бургундии, откуда путешественники уже сами добрались бы до долины Шамони у подножия высочайшей вершины Альп — Монблана.

Поскольку денег было мало, а расходы предстояли значительные, друзья подрядились написать «Путешествие поэтическое и живописное на Монблан и в долину Шамони» и полученным у издателя авансом профинансировать поездку. Помимо Гюго и Нодье, в работе над книгой должны были участвовать Ламартин, обещавший дать в неё что-то из своих «Размышлений», и барон Тейлор, видный театральный деятель и художник-дилетант, который должен был представить путевые зарисовки. Семьи Гюго и Нодье прибыли в городок Макон на Соне, где их встретил Ламартин, чьё поместье находилось поблизости. Долго задерживаться у Ламартина в Сен-Пуане и любоваться старинной усадьбой с башенками и окрестными бургундскими холмами путешественникам не пришлось, они спешили далее на юг. По долине Соны, через Лион они проследовали в Женеву, которая к тому времени уже десять лет по решению Венского конгресса находилась в составе Швейцарии. Из Женевы они поехали в Лозанну, а оттуда повернули назад и через Верхнюю Савойю прибыли наконец в Шамони.

Спустя 18 лет после того путешествия в Италию к отцу Гюго вновь любовался величественными вершинами Альп. Простым созерцанием туристы не удовлетворились и, оставив жён внизу, Гюго с Нодье совершили восхождение на ледник Монтавер, лежавший на северных склонах Монблана. В то время это было популярным туристическим развлечением. Молодой и неопытный проводник, который шёл с поэтом, заблудился и повёл не той дорогой. В итоге ему и Гюго угрожала участь потеряться среди ледяных расщелин. Но, попав в передрягу из-за ошибки проводника, Виктор вёл себя мужественно, и когда они целыми и невредимыми спустились вниз, то Гюго записал в книжечке своего гида (это было нечто вроде обязательного отзыва, на основании которого власти оценивали работу проводников) только то, что «рекомендует Мишеля Девуассу, так как тот спас мне жизнь». Последний, прочитав характеристику, сиял от счастья, так как очень боялся плохого отзыва.

В сентябре путешественники вернулись в Париж, причём их карманы были пусты: у Нодье оставалось 22 франка, у Гюго — 18. Из-за проблем у издателя книга так и не вышла в свет, но Виктор, желая быть полностью честным и отработать свой гонорар, написал отчёт о части путешествия из Салланша в Шамони. В этом отрывке уже чувствуется стиль зрелого Гюго с его лаконичностью, афористичностью и некоторой риторичностью: «Долина Салланша — это театр, долина Серво — это гробница, долина Шамони — это храм».