Гвоздь и подкова - [3]

«Интеллигент» в ответ на слова Соловья молча и безразлично кивнул, он привык, что к нему так относятся — как к балласту. До первого боя. А в эту группу он попал всего за полчаса до отхода, никто из троих его еще и не знал толком. Да, в общем, и Роман их не знал, но уже холодил его спину страх перед ними. Романа Евгеньевича Колодяжного, интеллигента в четвертом поколении, бывшего субординатора одной из городских клиник, колотило мелкой дрожью написанное на лице у каждого из тройки желание убивать. И отношение к этому, как к простой работе. Не смог он привыкнуть к этому, к непонятному безразличию по отношению к человеческой жизни. Бывший хирург приемного, смыслом работы которого являлось спасение людей от смерти — никак не мог он предположить, что когда-нибудь и сам будет вынужден убивать. Иногда с ненавистью, иногда — безразлично… Безразлично… гасить Вселенные. Нет, уж лучше ненавидеть, всаживая штык в грудь врага! Хотя… Это же до чего надо дойти, чтобы с остервенением рубить человека заточенным железом, грызть зубами, вгонять в него пулю за пулей, с одной целью — отнять жизнь, убить! Жизнь, тяжко выношенную и в муках рожденную, в любви и заботе за много лет воспитанную. Просто потому, что разной крови, разного цвета кожи и разных убеждений… Не подумайте чего, но нескольких человек он мог бы убить прямо сейчас (если бы это хоть что-то изменило), пусть даже ценой собственной жизни! Тех, кто затеял все это… всю эту гнусность!

Медленно и больно всплыли из памяти Романа пылающие развалины его больницы, в которую попала «высокоточная» бомба. Развалины, под которыми так и остались его мать и отец, тоже хирурги. Остались почти все его друзья-врачи, сотни раненых и больных. Там осталась вся его прошлая жизнь. Вспомнил себя, окровавленного, бредущего по качающейся улице неизвестно куда… В пустоту. Ненависть так толком и не оформилась — так, редкие вспышки. Но навсегда исчез смысл жизни, и вера в справедливость оттуда, сверху.

Доктор Колодяжный не узнал, что вся группа отбомбившихся «Стратофортрессов» так и не вернулось на базу. Как он страстно и пожелал, когда с ненавистью представлял себе отваливающиеся плоскости у горящих, беспомощно растопыренных бомбовозов.

Натовское командование, после инцидента, всем гамузом чуть «кондратий» не хватил — по разведданным, у русских в этом районе не найдено никаких средств ПВО. Об этом клялся трехзвездный генерал, добавляя, что и истребителей противника на ходу давно нет. Но самолеты, шедшие на базу, исчезли сразу, будто камень канул на дно трясины. Ни одного слова по радио, лишь разбросанные в радиусе двадцати километров обломки на земле. Такой шок будет не последним для натовцев на «легкой» войне.

Еще одно событие, которое с испугом заметил сам доктор — советской чеканки «пятачок», который он всегда таскал в кармане халата. Теперь, при броске на удачу, монета всегда ложилась загаданной стороной.

Роман судорожно дернул щекой и открыл глаза. Командир в это время общался уже с «огневиками» группы.

— Пэш, — кивнул Соловей гранатометчику, — на тебе вся техника. Джипы бей по двигателям, по корпусу не стреляй — двери у машин сняты. На танк не зарься, не пробьешь.

— Микола, — Сол быстро повернулся в сторону шарообразного пулеметчика, — режешь «строителей», экипажи горящих машин и прочий народ. И огневые точки. Короче, на твой выбор. Большая часть пехоты на тебе… Чаще меняй позицию, — дождался кивка угрюмого пулеметчика, помолчал, — Стемнеет, будешь остальным цели трассерами подсвечивать, — мрачно улыбнулся своим мыслям, — И про Пэша не забывай, а то завалят хлопца ненароком, у него даже пистолета нема, отбиться или застрелится.

Соловей прикрыл глаза, — Сам займусь экипажами и офицерьем. — и тихо добавил, — Я не знаю, кто придет на помощь юсам. Нас могут подолбить артиллерией. Наверняка «индейцев» вызовут. И я не знаю, кто придет на помощь нам, и придет ли вообще…

Соловей резко открыл глаза, — Короче, два часа на оборудование позиций, на выбор мишеней, — глядя на запястье, — Потом ждем сумерек, сейчас мы как на ладошке — хоть хлопай. Еще и «глазок» по небу болтается, сволочь! Будьте осторожнее — никому не курить, и не слоняться. Огонь открываем по моей команде, затем каждый работает по собственным целям! Пэш, тебя особо касается, бес мелкий, если опять запалишь какую машину раньше моей команды — сам застрелю! — гранатометчик радостно оскалился в ответ, — И еще, мужики… — Соловей опустил взгляд, приглушая стыдную пафосность фразы, — Вы все нужны мне живыми! Будет очень тяжело, но… Чаще шевелите конечностями, не выставляйтесь по-глупому, и не сидите на месте в ожидании героической гибели, — командир мягко улыбнулся, — Основное наше дело еще впереди — жизнь называется! Все, начали. — Соловей коротко перекрестился, и пополз к оставленной лежке, пристегивать объемистый прицел на «приливы» винтовки…

Сорокалетний пулеметчик Микола, еще недавно — чудом выживший старшина одной из частей СибВО, размётанных натовскими авиабомбами, работал. Молча, деловито оборудовал скрытую позицию для тяжелого «ротника», орудуя короткой лопатой. Работы, в отличие от всех остальных, у него много. По большей части — рытье осклизлого грунта. А в земле старший прапорщик Полищук с детства ковыряться не любил. А вот пули и осколки таких лодырей просто обожают — если не зарылся по уши сам, значит, тебя закопают твои трудолюбивые товарищи. Вот тебе и диалектика, хочешь жить — умей копаться. Микола тоскливо глянул на пирамидку надгробия над ближайшей могилой, штыком лопатки вывернул из-под дерна мелкую пожелтевшую кость. Покрутил в грязных пальцах, бережно отбросил, и со вздохом продолжил работу.