Гувернантка - [3]

— Тропарево.

— Oui, oui, — согласилась Жюли, однако, едва завидев очередной массив, спросила еще восторженнее: — Moscou?

— Востряково, — снова мотнул головою Равиль, улыбнувшись в меньшей степени.

— Moscou?

— Очаково…

У въездных ворот загородной резиденции Кузьмы Егоровича мрачно стояла группка людей с протестующими против засилья аппарата плакатиками. Тут же, на снегу, между сосен, расположился рок-ансамбль — змеи проводов тянулись во тьму.

Едва завидев в конце подъездной аллеи фары эскорта, лидер ансамбля кивнул товарищам и, прервав проигрыш, ребята запели уж-жасно обличительную — по моде текущего восемьдесят девятого — песню. Особенно старалась одетая шубкою девочка лет пяти.

Медленно вплыл в распахнувшиеся и тут же схлопнувшиеся ворота Кузьма Егоровичев лимузин. Никита бросил гитару через плечо, не сомневаясь, что товарищи подхватят, и скользнул сквозь проходную: Кузьма Егорович как раз выбирался из машины.

— Неужто привез?! — полюбопытствовал Никита, сопровождая отца к дому.

— Клоун! — бросил отец на ходу.

— Машка-а! — заорал Никита через весь двор. — Марш домой! Гастроль отменяется. Дед няньку привез.

А Кузьма Егорович, войдя в кабинет и повернув пипочку выключателя, первым делом бросил взгляд на десяток бюстов Ленина, стоящих полукругом на невысоких книжных шкафах. Так он и знал: каждый из идолов был творчески обработан: на одном — рыжий парик, на другом — женские бусы, к третьему прилеплена какая-то медалька, кажется — шоколадная… Не раздеваясь, Кузьма Егорович принялся убирать кощунственные добавки.

— А что, дед, ты правда няньку из Парижа привез? — спросила стоящая на пороге девочка. — Я с папой на гастроль хочу!

Кузьма Егорович обернулся со строгостью.

— Пусть! — сказал. — Пусть я упустил твоего отца. Но из тебя — человека сделаю.

— А, может, лучше — тоже упустишь? — с надеждою поинтересовалась внучка, но Кузьма Егорович не обратил внимания на дерзость: откуда-то сверху звучал особый зуммер.

Не закончив даже с ленинами, Кузьма Егорович ринулся по лестнице, специальным ключиком отпер дверь и снял трубку с телефона, рельефный государственный герб на диске коего заменял сразу все цифры.

— Спасибо, — буркнул, послушав. — Прямо сейчас? — выказал удивление — не удивление, недовольство — не недовольство. — Лады…

Ребята под соснами, укручивали провода, аппаратуру, упаковывали в РАФик с названием ансамбля по борту.

Жюли совсем было прокатила мимо, но Никита успел заступить машине дорогу, открыл дверцу, нырнул головою в салон.

— Вы, что ли? — ткнул в Жюли пальцем.

— Bon soir, bon soir, — заулыбалась Жюли.

— Да будь я и негром преклонных годов, — назидательно продекламировал Никита, — и то без унынья и лени я русский бы выучил только зато… Parler vous Français? — добавил с чудовищным акцентом.

— Mais certainement! — ответила обрадованная Жюли и затараторила по-французски: — Я так давно мечтала побывать в России! Glasnost! Pyeryestroyka! Gorbatchov! Я уже видела Москву издали — это производит неизгладимое впечатление…

Никита, отчаявшись переждать, закрыл ей рот ладонью, чмокнул в щеку, произнес:

— Любте Машеньку!

А Кузьма Егорович, плюнув на последнего ленина, стирал с него рукавом следы помады, когда в кабинете возник Равиль, кашлянул, привлекая внимание, скосил взгляд на часы.

— Ничего, — буркнул Кузьма Егорович. — Подождет, — и уж совсем неслышно добавил: — Не барин…

— Что-что? — спросил Седовласый у молодого своего помощника.

— Боюсь ошибиться. Щас, повторим, — и молодой заиграл на клавишах.

Завизжал звук, задергались фигурки на экране в обратном движении, плюнуло, щелкнуло, остановилось и снова поехало вперед с повышенным усилением звука.

— Не барин, — сказал Кузьма Егорович с экрана.

— Ага, — кивнул Седовласый. — Вот теперь — расслышал.

Равиль нетерпеливо переминался у открытой дверцы лимузина. Жюли стояла посереди двора, окруженная сумками, чемоданами, коробками.

— Надеюсь, — произнес Кузьма Егорович по складам на чудовищном французском, вычитав его из разговорника под мощным светом дворового фонаря, -что вам удастся найти деловой контакт, — и чуть подал вперед Машеньку, держащую деда за руку.

— Нам, — поправила Жюли и, показав на себя и Кузьму Егоровича, соблазнительно улыбнулась.

— Вам! — возразил Кузьма Егорович по-русски, подталкивая к Жюли Машеньку.

— Но мсье! — возмутилась Жюли. — При чем здесь она?! Я терпеть не могу маленьких детей! Я не знаю как с ними обращаться!.. — однако, Кузьма Егорович уже шел к машине:

— Совещание окончено!

Хлопнула дверца, лимузин исчез, двое разного роста стояли на заснеженном пространстве.

Жюли обдала Машеньку пренебрежительным презрением и принялась пересчитывать свои места — Машенька же составила крепкий снежок и послала в тетю. Жюли сверкнула гневным взором и пошла на девочку, которая подпустила ее поближе и только тогда побежала. Жюли не удержалась, бросилась вдогонку, но Машенька была вертче. Тогда Жюли тоже слепила снежок и кинула.

Со звоном осыпалось стекло. В дверях караулки вырос мент.

— Е-е-е! — высунула язык Машенька. — А я от тебя все равно сбегу: к папе на гастроль!

Намаявшись за день, Машенька заснула в своей кроватке, под плакатом, рекламирующим никитин ансамбль.