Гусеница - [2]

Иногда мама доставала учебник немецкого языка и садила Мишу на диван — надо было читать те чуть танцующие слова, которые оживляло прикосновение ее пальца. Мальчик справлялся, запоминая произношение сочетаний букв, но не понимал ни слова из прочитанного — через десять минут мама отпускала его, и он уходил читать русскую книгу, забираясь с ногами на стол, с которого открывался лучший вид на пролетающих чаек. Стены тихонько подрагивали от трамваев, бивших по мосту молоточками, от всхлипов подвальной жижи, от ворочания червяка в тоннеле их подгнившего со стороны подъезда, похожего на переспелое яблоко, дома. Мама уходила и возвращалась с ананасом, визой, баночкой икры, шортами, билетами в филармонию — в тот последний месяц в их треугольном мире стали появляться вещи из какой-то другой, незнакомой жизни. Соседка сменила красных тигров на синих рыб, на следующий день они улетели.

В зале прибытия франкфуртского аэропорта Миша со смущенной улыбкой стоял рядом с мамой и высоким, худым, начинающим лысеть человеком в очках. Руку свою мальчик держал на серебристой багажной тележке, изображая интерес к этому чуду техники, выглядящему почти как разумное существо. Мама ни разу еще не заговорила с ним о том, как он должен вести себя со Свеном, но по ее осторожным взглядам он еще в самолете догадался, что она беспокоится за то впечатление, которое Миша окажет на ее жениха. Поэтому сейчас мальчик, внутренне сжавшись в комок, изображал какого-то малолетнего кретина, который не понимает сущности происходящих событий, интересуясь лишь этой игрушкой на колесиках — пожалуй, так было легче всем.

Миша настоял на том, что он сам, один, провезет все сумки до машины, продемонстрировав Свену свою самостоятельность, угодливость и готовность к контакту. Немец много говорил, пошутил о любви мальчика к тележке, что-то спрашивал маму — даже не зная языка можно было понять, что та от волнения с трудом подбирает слова. Скоро сумки исчезли в машине, и пришлось попрощаться со спасительной тележкой — Миша, войдя в роль, полным значительности взглядом оценил машину Свена и даже провел рукой по ее гладкой поверхности, после чего между ним и немцем состоялся короткий диалог («Нравится машина?» «Да»). Мама, запинаясь, переводила.

Какая-то Мишина часть отмечала то, что пролетало за окнами машины — ах, как чисто и аккуратно тут все распланировано (так бы он ответил Свену на вопрос, который так и не был задан). Гладкие плоскости разных цветов сменяли друг друга без дырок и разрывов — будь это желтые яичные поля, стены домов или заводские корпуса. Настоящий, непридуманный мальчик сидел в это время каменным болванчиком внутри этого восхищенного паяца. Свен повел вправо, через пять минут снова вправо, и машина въехала в преддверие какого-то парка — показались цветущие розовые кусты, и прямо в кустах кафе с уютными столиками. Выйдя из машины, они отправились именно туда, и через три минуты Миша по фотографиям в меню уже выбирал себе мороженое. Мама предлагала то, что подешевле, он согласился и сконцентрировался на лакомстве, с двух сторон облизывая ложку.

Вокруг было чудесно — настоянный на цветах воздух, теннисный шарик солнца только что перелетел через сетку одинокого длинного облака, за кустами, подрагивая, блестело озеро. Пока мама говорила о том, как ей и сыну тут нравится, о чистом воздухе, розах, которых она не видела уже сто лет, Миша наблюдал в отражении ложки, как Свен и мама, соединенные маминой рукой (она положила ее на запястье немца), превращаются в одно существо чем-то похожее на паука. Свен предложил искупаться.

На маленьком пляже не было ни души. Миша в своих синих трусах стоял по колено в мутноватой, немножко мохнатой воде. Сбоку, похлопав его по плечу, мимо него в глубину прошагал Свен — он был раздет догола, вода, чавкая, проглатывала его худую бледную задницу. Мама на берегу смеялась и что-то кричала по-немецки. Миша закрыл глаза и спрятался под воду.

Свен работал в сфере финансов. Его квартира, выходившая на обе стороны дома, обладала способностью насквозь пропускать свет, так что в коридоре Миша чувствовал себя мухой, застывшей в куске янтаря. Решив жениться, немец недавно переехал сюда из маленькой двухкомнатной и новую квартиру еще почти не обжил, отчего треть мишиной комнаты занимали теперь средства для ремонта. В первый же день они отправились смотреть город, в котором по сравнению с Россией наполовину уменьшили громкость, а в шуме улиц преобладали нежные шипящие. В центре не было машин, и люди ходили по булыжным мостовым, периодически проваливаясь в ячейки магазинов, тянувшихся по обе стороны улицы сплошной чередой. Возле дерева стояли выделявшиеся бледностью и щетиной русские музыканты, один из них дергал громадную деревянную балалайку, похожую на жилище гномов-индейцев. Обойдя русское дерево, они вернулись к дому, сели в машину и поехали в супермаркет, где до краев наполнили тележку (конечно, ее толкал Миша) едой, тершейся боками о пластик оберток.

Кажется, в тот первый день пребывания в Германии, в кустах роз возле озера из ложки для мороженого вылезло новое существо — Свеномама. Оно говорило на непонятном языке, а главной задачей Миши помимо беспрекословного подчинения (немец должен был убедиться в том, что мальчик прекрасно воспитан) стало следить за тем, чтобы оно постоянно было им довольно — одна голова должна была постоянно шутить, а вторая смеяться. Свиномама была довольна тогда, когда мальчик изображал, что доволен он сам, поэтому он постоянно искал предметы, к которым он, как репейник, мог прицепить свою радость — подаренные ему часы, футболка, витрина магазина, вкусный обед, мультфильм, поездка на машине. Скоро (Миша это знал) должен был наступить момент, когда он должен будет выражать радость от одного присутствия Свиномамы и ее липких прикосновений (если Свен сядет рядом и обнимет его за плечо). Ночью, в своей комнате, под едва доносившееся мышиное шуршание телевизора Миша готовился к этому моменту. Немецкая ночь оказалась второсортной по яркости звезд и луны и чрезвычайно тихой, телевизор потух, а шорох дальнего автобана стекал по стеклу окон, не проникая в комнату.